Три дня и вся жизнь - Пьер Леметр (2017)

– Доктор Дьелафуа обещал заглянуть вечерком, посмотреть, все ли в порядке. Я сказала, что совершенно незачем, ты прекрасно себя чувствуешь, все же не стоит паниковать из-за простого несварения! Но ты ведь знаешь, что он за человек, уж такой добросовестный… Так что он придет…

Госпожа Куртен копошилась в комнате, ходила от письменного стола к окну, снова закрывала уже закрытую дверь, попусту суетилась, старалась взять себя в руки. И ее видимое замешательство не вязалось с твердым и уверенным голосом, которым она продолжала:

– Каплун с душком, уж не знаю, понимаешь ли ты! Вы мне еще попомните!

Антуан заметил, что мать избегает произносить имя Ковальски. Абсолютно в ее духе: если о чем-то не говорить, то этого как будто не существует.

– К тому же, – снова заговорила госпожа Куртен, – несварение – это не дело государственной важности! Я так и сказала доктору Дьелафуа. Он все твердил про больницу, вот еще, потом дал тебе рвотное, и дело с концом.

Казалось, она призывает его в свидетели в этом деле.

– Руминаторное средство, или как там оно называется, это пожалуйста… Ладно, так ты не хочешь бульона?

После этих долгих объяснений – Антуан так и не понял, к чему она клонит, – госпожа Куртен неожиданно заторопилась вниз.

– Погасить свет? Тебе лучше поспать. Сон – лучшее лекарство… Отдых!

Она выключила свет и закрыла дверь.

В погруженной в полумрак комнате слышался только вой усиливающегося ветра – наверное, начиналась буря.

Антуан попытался собрать воедино обрывки того, что он услышал и понял. Лекарства, исчезнувшие с его ночного столика, приход доктора, вмешательство матери… К чему все это ведет?

Он уснул.

Его разбудил звонок в дверь.

Он не знал, просто ли он задремал или проспал довольно долго. Откинув одеяло, Антуан встал и подошел к приоткрытой двери. Он узнал голос доктора.

Госпожа Крутен прошептала:

– Может, пускай лучше спит?

Но на лестнице уже слышались шаги доктора.

Антуан снова улегся, повернулся на бок и закрыл глаза.

Доктор вошел и долго неподвижно стоял возле кровати. Антуан, напряженный, пытался справиться со своим дыханием. Как дышат, когда спят? Он выбрал медленный протяжный ритм – как ему показалось, подходящий для спящего.

Наконец доктор подошел и сел на краешек постели, точно на то же место, где Антуан увидел его при первом визите.

Антуан слышал стук собственного сердца и завывание ветра за окном.

– Если у тебя какие-то неприятности, Антуан…

Доктор говорил тихо, сдержанно, задушевно. Антуану приходилось напрягать слух, чтобы различить слова.

– …ты можешь позвонить мне в любой момент. Днем и ночью. Можешь прийти или позвонить, как хочешь… Пару дней ты будешь ощущать слабость, потом все образуется, и тогда, возможно, ты захочешь с кем-нибудь поговорить… Ты не обязан, просто…

Слова лились неторопливо, фразы доктора не имели завершения, их окончания растворялись в комнате, как легкий туман.

– Если бы я тебя госпитализировал, все сложилось бы иначе, ты понимаешь… Вот потому-то я и пришел. Чтобы сказать тебе, что ты можешь меня попросить, позвонить мне… Все равно когда. Вот. Чтобы поговорить… Все равно когда.

Никогда еще Антуан, да, впрочем, и никто другой в городе, не слышал от доктора Дьелафуа такой длинной речи.

Он еще посидел, давая Антуану время, если он его слушал, уловить смысл сказанного, а потом поднялся и исчез так же, как появился. Как видение.

Антуан не мог прийти в себя. Доктор Дьелафуа не говорил с ним, он нашептал ему колыбельную.

Антуан не шелохнулся. Он снова отдался сну и во сне боролся со стонами, которые ветер доносил в его комнату: тысячу раз повторяющимся душераздирающим воплем…

Антуан!

Проснулся он почему-то в полной уверенности, что сейчас очень поздно. Однако внизу работал телевизор.