Роковой выбор - Питер Джеймс (2019)

Фергюс недоумевающе посмотрел на гостя. Но ему уже хватит, он не может больше пить. Он уже в стельку пьян. Однако человек с пистолетом ответил на его взгляд таким теплым, добрым, понимающим взглядом, что Фергюс вдруг почувствовал, что обидит его, если не подчинится.

Он послушно допил виски. Стакан выпал у него из рук и исчез. Фергюс услышал звук бьющегося стекла, но тот шел откуда-то очень, очень издалека.

Затем человек с пистолетом сказал:

– Пожалуйста, возьмите из бара другой стакан.

– Мне… дсстатчно. – Язык Фергюса заплетался. Он похлопал по карманам в поисках сигарет. – Курите? Хотите сигарету?

– Курить очень вредно, – сказал Кунц.

Фергюс широко улыбнулся. Это было странно, но он вдруг совершенно успокоился.

– Пить… э… тоже.

– Курить вреднее, поверьте мне, мистер Донлеви. Я специально изучал этот вопрос. Хорошее здоровье – это дар, которым мы не должны разбрасываться. Пожалуйста, выпейте еще виски.

Пошатываясь, Фергюс подошел к бару, взял с полки еще один стакан, затем взял бутылку и, держа ее неверной рукой, налил.

Как только он сделал первый глоток, кто-то будто отпустил тормоз, и вся комната сдвинулась с места. Когда он попытался сделать второй глоток, пол, вращаясь, приблизился и ударил его по лицу.

Через некоторое время – Фергюс не знал, через какое, понял только, что на улице еще темно, – он очнулся. Его рот горел, в голове пульсировала боль. Что-то происходило, какое-то движение. Его или двигали, или тащили, или несли. Затем он снова отключился.

А потом пришла боль.

Его пах взорвался. Стальные пальцы снизу врезались в его тело, вцепились в мозг и потащили его вниз по пищеводу. Бронзовые крючья вонзились ему в желудок, печень, почки. Они вырывали ему из грудной клетки легкие, с бедренных и тазовых костей сдирали мясо…

Его крик не пошел дальше глотки – что-то случилось с его ртом, он будто исчез, испарился, и из-за этого боль была еще сильнее. Его тело стремилось сложиться пополам, но он не мог пошевелиться, что-то лежало на нем или держало его – он не знал что, ему было все равно, он не мог думать ни о чем, кроме боли.

Боль вернулась, и на этот раз она была еще сильнее. Все его тело сжалось, когда боль метнулась одновременно вверх, в живот, и вниз, в бедра. Она ворвалась ему в руки, в голову, затем откатилась назад, обволакивая каждую мышцу, каждую жилу – их сводило судорогой и отпускало, и тогда по его животу будто прокатывалось раскаленное пушечное ядро. Поры кожи выделяли обильный пот. Затем внутри его поднялась волна рвоты и остановилась, запертая в глотке. Фергюс попытался вдохнуть, но не смог. Рвота душила его.

Его вырвало через ноздри. В голове полоснула боль. Он смог вдохнуть немного воздуха, совсем немного, и закашлялся. Легкие просили еще. Он открыл глаза и увидел лицо. Мозг напомнил ему, что оно принадлежит человеку, приходившему ремонтировать телефонную линию.

Кунц улыбнулся. Фергюс Донлеви, привязанный к собственной постели, с тряпкой-кляпом во рту, со спущенными до щиколоток брюками и трусами, представлял собой весьма жалкое зрелище. Прежде чем привязывать Фергюса Донлеви, Кунц обернул его запястья и лодыжки полотенцами, так что следов от веревок у него на коже не останется.

Также не останется следов и от двух зажимов, висящих у него на мошонке и подсоединенных с помощью провода к трансформатору и автомобильному аккумулятору.

Кунц сказал:

– Значит, вы пришли в себя, мистер Донлеви? Есть, мой друг, несколько вещей, которые я хотел бы от вас услышать. Расскажите мне их. Просветите меня. Понимаете, иногда вы бываете в таких местах, откуда не очень хорошо принимаются сигналы. Может быть, начнем с вашего обеда в Скотленд-Ярде? Я даже не знаю, что вы ели. Обед был хорош? А хлеб? Мистер Сароцини как-то сказал мне, что по качеству подаваемого в ресторане хлеба можно легко судить о самом ресторане.