Ганнибал - Томас Харрис (2013)

А что о нем думать? Мозг быстренько подал всю нужную информацию, правда, не совсем в нужном порядке.

Положил отрезанную голову своей матушки на поднос для пожертвований, пока прихожане пели «Отдайте все лучшее Господу». И заявил, что это самое лучшее, что у него есть. Баптистская Церковь Широкого Пути, где-то в глухой провинции. И был очень зол, как говорил доктор Лектер, что Христос все никак не приходит.

— Ты — Иссусс? — спросил он опять, на этот раз жалобно. Потом сунул руку в карман, вытащил сигаретный бычок, длинный, почти в два дюйма. Положил его на осколок тарелки и протянул ей как пожертвование.

— Сэмми, мне очень жаль, но я не Иисус. Я…

Сэмми вдруг ожил, заметался в ярости, что она — не Иисус, и его голос гулко понесся по коридору:

Я ХАЧУ УЙТИ К ИССУССУ

Я ХАЧУ С ХРЕСТОМ ПАЙТИ

Он поднял осколок тарелки, занося его острый конец как мотыгу, и сделал шаг к Старлинг, ступив обеими ногами в лужу, лицо искажено судорогой, свободная рука цапает воздух в пространстве между ними.

Старлинг чувствовала, как шкаф больно врезается ей в спину.

— СМОЖЕШЬ ТЫ УЙТИ С ИИСУСОМ… ЕСЛИ БУДЕШЬ ХОРОШО СЕБЯ ВЕСТИ, — процитировала Старлинг, четко и громко, как будто он стоял далеко и она старалась до него докричаться.

— Ага, — сказал Сэмми совершенно спокойно и остановился.

Старлинг пошарила в сумочке, нащупала шоколадный батончик.

— Сэмми, у меня есть «Сникерс». Ты любишь «Сникерсы»?

Он ничего не ответил.

Она положила батончик на папку и протянула ему, как он протягивал ей осколок тарелки.

Он впился в батончик зубами, даже не сняв обертки, потом выплюнул бумагу и откусил еще, съев сразу половину «Сникерса».

— Сэмми, здесь кто-нибудь еще бывает?

Он пропустил ее вопрос мимо ушей, положил остаток батончика на свою тарелку и исчез за грудой матрасов, валявшихся в его бывшей камере.

— Это что еще за хреновина? — Женский голос. — Спасибо, Сэмми.

— А вы кто? — окликнула Старлинг.

— Не твое собачье дело.

— Вы здесь с Сэмми живете?

— Конечно, нет. Я сюда на свидание пришла. Может, оставишь нас в покое?

— Сейчас. Только ответьте на мой вопрос. Вы здесь давно?

— Две недели.

— Здесь еще кто-нибудь был?

— Какие-то бродяги. Сэмми их выгнал.

— Сэмми вас защищает?

— Поторчи тут с нами — сама узнаешь. Я могу ходить и нахожу чего пожрать. А у него есть безопасное место, чтоб спокойно пожрать. Многие так сходятся.

— И никто из вас не получает никакой помощи? Может, вы хотите, чтоб вас включили в какую-нибудь программу помощи? Я могу в этом посодействовать.

— Он уже пытался. Безнадега. Идешь туда, к ним, в большой мир, делаешь все это дерьмо, как тебе говорят, а потом возвращаешься обратно, все без толку. Ты что, ищешь тут что-нибудь? Чего тебе тут надо?

— Документы кое-какие.

— Если их тут нет, значит, их сперли. Не надо большого ума, чтоб понять.

— Сэмми! — позвала Старлинг. — Сэмми?

Сэмми не ответил.

— Он спит, — сказала его подружка.

— Если я оставлю вам денег, вы купите какой-нибудь еды? — спросила Старлинг.

— Не-а, я лучше выпивки куплю. Еду можно найти. А выпивку не найдешь. Смотри, чтоб тебе дверью по заднице не врезало, когда будешь выходить.

— Я оставлю деньги на столе, — сказала Старлинг. Она чувствовала себя так, словно бежит отсюда. И припомнила, как уходила от доктора Лектера, припомнила, как старалась держать себя в руках, когда шла к островку спокойствия и безопасности, каким ей представлялся пост санитара Барни.

Пользуясь светом, падавшим с лестницы, Старлинг достала из бумажника 20-долларовый банкнот. Положила деньги на брошенный, исцарапанный стол Барни и прижала пустой винной бутылкой. Развернула пластиковую сумку и засунула в нее папку Лектера с историей болезни Миггза, а также пустую папку Миггза.