Ганнибал - Томас Харрис (2013)

— Поговорить? О чем, Dottore? — Ромула вполне прилично говорила по-итальянски, так же как по-французски, по-английски, по-испански и по-цыгански. Она говорила без всякой аффектации — в прошлый раз никакие ее артистические ухищрения не помогли избежать трехмесячного тюремного заключения за карманные кражи.

Она зашла за ширму. В пластиковом пакете, спрятанном в пеленках младенца, было сорок сигарет и шестьдесят пять тысяч лир, чуть больше сорока одного доллара, все в потрепанных банкнотах. Если бы этот полицейский обыскал ребенка, он мог бы предъявить ей дополнительные обвинения прямо в тот момент, когда она достала контрабанду, и лишить ее всех послаблений. Она с минуту раздумывала, глядя в потолок, пока ребенок сосал грудь. Зачем ему это? Он все равно в более выгодном положении. Она достала пакет и спрятала его под одеждой. Из-за ширмы донесся его голос:

— Ты тут уже всем надоела, Ромула. Кормящая мать в тюрьме — это сплошные неприятности. Здесь полно больных людей, у сестер и без тебя хватает забот. Тебе самой-то не осточертело каждый раз отдавать ребенка, когда кончаешь кормить?

И что ему от нее нужно? Она знала, кто он такой — начальник, Pezzo da novanta, мерзавец самого большого пошиба.

Обычным «бизнесом» Ромулы было гадание по руке на улицах — этим она зарабатывала на жизнь; карманные кражи были побочным промыслом. В тридцать пять она была уже достаточно потрепана жизнью, но у нее теперь были очень чувствительные усики-антенны, прямо как у бабочки «сатурния луна». Этот полицейский — она продолжала рассматривать его, глядя поверх ширмы, — весь такой аккуратный, на руке обручальное кольцо, ботинки начищены, ясно, что у него есть жена, да еще и хорошая прислуга — косточки в воротничок рубашки вставлены правильно, сам воротничок отутюжен. Бумажник — в кармане пиджака, ключи — в правом кармане брюк, деньги — в левом, сложены в пачку, видимо, перетянуты резинкой. Между карманами висит член. Сам поджарый, очень мужественный, уши, правда, как цветная капуста, шрам от удара, на лбу возле волос. Нет, ему от нее нужен не секс — если б он хотел ее завалить, он бы не принес ребенка. Он, конечно, не подарок, но, как ей показалось, не из тех, кто станет заниматься сексом с заключенными женщинами. Лучше не смотреть в его черные злые глаза, пока ребенок сосет грудь. Зачем он принес ребенка? Потому что хочет показать ей свою власть, намекнуть, что может его у нее отнять. Что бы это могло значить? Ему нужна информация? Ну, она ему все расскажет, все, что угодно — хоть про пятнадцать цыган, которых никогда и на свете-то не было. Так, хорошо, а что я могу получить взамен? Ладно, посмотрим. Можно ведь и надуть его…

Она следила за его лицом, когда выходила из-за ширмы. Над головой младенца полумесяцем сияло нечто вроде нимба.

— Жарко там, — сказала она. — Может, окно откроете?

— Я мог бы сделать для тебя и больше, Ромула. Например, открыть двери. И ты знаешь это.

Тихо в комнате. За стенами обычный шум тюрьмы Солличано, как надоевшая тупая головная боль.

— Скажите, что вам надо. Я могу для вас кое-что сделать и сделаю с удовольствием, но не все, что угодно. — Инстинкт подсказал ей (и совершенно правильно), что он будет уважать ее за это предупреждение.

— Ничего особенного, la tua solita cosa, то, чем ты всегда занимаешься, — ответил Пацци. — Но мне нужно, чтобы на этот раз ты это дело провалила.

Глава 25

В течение дня они наблюдали за фасадом Палаццо Каппони из высокого разбитого окна квартиры в доме напротив — Ромула со старухой-цыганкой, которая помогала ей с ребенком и, наверное, приходилась ей какой-нибудь родственницей, и Пацци, который убегал из Квестуры при любой возможности.

Фальшивая деревянная рука, которой Ромула пользовалась в своем «бизнесе», лежала на стуле в спальне.