Преступления прошлого - Кейт Аткинсон (2010)

— Фигасе, — произнесла Миланда, выйдя из привычного ступора. — Я думала, это краска или типа того. Какая мерзость.

Когда он уже был в дверях, она добавила:

— Ее призрак здесь не является. Я бы знала. Я — ясновидящая, я бы почувствовала.

— В самом деле? — отозвался Джексон.

В ее одаренности приходилось сомневаться.

— Точно, седьмая дочь седьмой дочери, — заверила Миланда.

И Джексон подумал о том, как в деревнях часты близкородственные браки, а Миланда устремила на него свои младенчески голубые глаза, — такого дивного, небывалого цвета, что он додумался: линзы, — и сказала:

— Вот вы, например.

— А что со мной?

— Черные кошки приносят вам удачу, — изрекла Миланда.

И Джексон почувствовал разочарование, потому что на одно волнующее мгновение поверил, что она действительно сейчас что-нибудь напророчит.

9

Амелия

— «Не ворчите, мистер Броуди», — передразнила Амелия. — Что ты о себе возомнила? — (Она поцеловала его! Правда поцеловала!) — Странно, что ты не разделась посреди улицы.

— Бьюсь об заклад, Милли, ты ревнуешь! — расхохоталась (жестоко) Джулия. — Что бы сказал Генри, если бы узнал?

— Джулия, заткнись.

Амелия чувствовала, что вскипает, и прибавила шаг, чтобы оказаться от сестры подальше. Джулии приходилось чуть ли — не бежать, у нее началась одышка. «При сенной лихорадке так много курить — надо быть чокнутой», — подумала Амелия. Ей было ничуть не жаль сестру.

— Нам обязательно идти так быстро? У тебя же ноги намного длиннее, чем у меня.

Они шли по Сент-Эндрюс-стрит, приближаясь к девушке, сидевшей на мостовой, на старой простыне. Рядом растянулась собака, какая-то помесь борзой.

Джексон даже бровью не повел, когда она назвала его английским пойнтером, но, когда Джулия сравнила его с немецкой овчаркой, он прямо-таки засиял от удовольствия. Джулия попала в яблочко — он не доберман, не ротвейлер и никакой не пойнтер, он немецкая овчарка до мозга костей. Амелия солгала Джексону, ну, не то чтобы солгала, но намекнула, что она оксфордский дон, когда в действительности она рядовой преподаватель на факультете профессионального образования, обучает «коммуникативным навыкам» (что за нелепое название) кровельщиков, каменщиков и тому подобный сброд. Она хотела бы испытывать симпатию к этим парням, считать их хорошими людьми — может, немного чересчур буйными, но в душе порядочными, — но они не были хорошими, они были маленькими говнюками, которые пропускали все ее слова мимо ушей.

Джулия, конечно, тут же прилипла к бродяжкиной собаке, а это означало, что одной из них придется дать девушке денег, — нельзя ведь пообниматься с собакой и потом просто отчалить. Джулия стояла на коленях на тротуаре, подставив псине лицо. Амелия предпочла бы, чтобы она этого не делала, никогда не знаешь, где побывал этот собачий язык, — точнее, знаешь, и именно поэтому лучше, чтобы лицо им тебе не облизывали.

У девушки были желтые, даже канареечные, волосы и нездоровый, желтушный цвет лица. Раньше Амелия часто подавала нищим и покупала «Важную тему»,[56] но теперь стала осмотрительней. Однажды она столкнулась со своей студенткой, которая попрошайничала на оксфордской Хай-стрит. Амелия точно знала, что та девушка — Лиза, парикмахерша, повышавшая квалификацию, — благополучно жила дома с родителями, а сидевшая с ней собака (у них же всегда собаки) — домашний питомец. Кроме того, общеизвестно, что многие попрошайки на самом деле вовсе не бездомные, а у некоторых даже есть машины. Это действительно общеизвестно? Откуда она об этом узнала? Скорее всего, из «Сан»,[57] эти кровельщики вечно оставляют после себя ворохи «Сан».

— Вы не поможете мне? — спросила девушка.

— Нет, — сказала Амелия.

— Милли, ради бога. — Джулия бросила лизаться с собакой и принялась рыться в сумочке в поисках кошелька. — От сумы да от тюрьмы — сама знаешь.