Питомник - Полина Дашкова (2000)

– Конечно, – кивнула Евгения Михайловна, – модно. Однако не только сейчас. Всегда. Взрослые любят страшные сказки не меньше, чем дети. В любой мифологии есть тема магического оживления умерших. У нас, например, живая и мертвая вода. Знаете, а ведь получается все более или менее логично. Удивительное ощущение, когда из хаоса, из бреда вдруг начинает проступать нечто определенное. Допустим, где-то под Москвой существует семейный детский дом. Вы не сумели найти его просто потому, что по документам он, может, вовсе и не называться детским домом. Это многодетная семья, где всех детей усыновили. Но одновременно это что-то вроде секты или тайного общества, где занимаются всякой дребеденью, опасной для психического здоровья. Вероятно, цели вполне прагматические, далекие от мистики. Абсолютная власть над детьми и использование этой власти в криминальных целях. В принципе, в каждой террористической организации есть черты мистицизма.

– Да. Пожалуй, вы правы. Если дети усыновленные, то у Люси может быть совсем другая фамилия. Она должна ее знать. Как думаете, скажет она вам?

– Сомневаюсь. Я уже пыталась. Конечно, не знать она не может, но упрямо молчит. Там был еще какой-то папа Василий. Впрочем, что я вам рассказываю? Лучше вы сами прочитаете. Ну вот, мы пришли.

Евгения Михайловна жила в темно-сером доме, мрачном и добротном, построенном в начале века. Квартира была коммунальной, соседи, старик со старухой, мгновенно высунулись из своей комнаты, чтобы посмотреть на гостя. Бородин поздоровался и спросил Евгению Михайловну, где телефон.

– Здравствуйте! – возбужденно крикнул он в трубку. – Это Бородин. Мне нужно узнать в подмосковных паспортных столах по Савеловскому направлению, выдавал ли кто-нибудь паспорта девушкам-близнецам. Когда? Погодите, когда начали выдавать с четырнадцати? Ну, в общем, сейчас им от шестнадцати до восемнадцати, высокие, очень красивые блондинки с голубыми глазами. Да, совершенно одинаковые. Одну зовут Светлана, другую Ирина.

Соседи между тем продолжали стоять в дверях, вытянули шеи и раскрыли рты, как гуси. Бородин положил трубку и вопросительно взглянул на Евгению Михайловну. Она широко улыбнулась и, сложив ладони рупором, прокричала:

– Все в порядке! Ничего интересного! Соседи закивали и спрятались в своей комнате.

– Они милые люди, – сообщила Евгения Михайловна, – но чрезвычайно любопытные. Оба почти глухие, телевизор включают так громко, что нам с сыном приходится вставлять затычки в уши, из-за этого мы тоже глохнем и орем, если хотим что-то сказать друг другу. А с паспортными столами вы отлично придумали. Надеетесь опередить ФСБ?

– Надеюсь, – признался Бородин, – если их возьмут, мне будет сложно их допросить по моему делу, придется либо рассчитывать на любезность подполковника Свиридова, либо обращаться к начальству. А не хочется.

На чистенькой просторной кухне было два холодильника и два стола. Евгения Михайловна включила чайник, принялась доставать пластиковые баночки с едой, нарезать хлеб. Бородин между тем рассказывал ей о несчастной алкоголичке Марине.

– Теперь есть словесный портрет, – произнес он печально, – но лицо настолько неприметное, что с таким же успехом по этой ориентировке можно разыскивать мужчину с плаката по пожарной безопасности.

– Картинка у вас с собой? – быстро спросила Евгения Михайловна.

– Разумеется. Несколько экземпляров таскаю в портфеле, как сентиментальный американец фотографии любимого семейства.

– Сегодня же поеду в клинику и дам Люсе, скажу, опять встретила Руслана и он просил передать ей его портрет, – она взяла фоторобот в руки, – да, действительно, совершенно плакатная физиономия, и никаких особых примет.