Светила - Элеанор Каттон (2015)

Су Юншэн был лет на десять моложе Цю Луна. Брови его, едва очерченные, характерным образом приподнимались, выражая легкое удивление. Глаза были большие, нос широкий, а губы изящно изгибались купидоновым луком. Изъяснялся он с большим воодушевлением, зато, когда слушал, лицо его оставалось неподвижно-бесстрастным; в силу этой привычки он слыл человеком мудрым. И он тоже был гладко выбрит и носил косичку; хотя на самом-то деле Су Юншэн славился своими антиманьчжурскими настроениями и на империю Цин плевать хотел; его прическа была подсказана не политическими убеждениями, а привычкой, усвоенной с детства. Одет он был, опять-таки подобно хозяину дома, в серую хлопчатобумажную рубаху и немудрящие штаны, поверх которых обвязал вокруг пояса черную шерстяную куртку.

Цю Лун в жизни не слыхивал ни о Фрэнсисе Карвере, ни о Кросби Уэллсе, но понимающе покивал, шагнул в сторону и пригласил гостя в дом, настаивая, чтобы Су Юншэн уселся на почетное место у самого очага. Он подал на стол самые лучшие яства, что только нашлись в доме, наполнил чайник и извинился за скудость угощения. Торговец опиумом молча ждал, пока хозяин не завершит хлопоты. Затем он низко поклонился, восхвалил непревзойденную щедрость А-Цю и отведал каждое из блюд, выставленных перед ним, одобрительно отозвавшись о каждом. Покончив с формальностями, Су Юншэн заговорил об истинной цели своего прихода, изъясняясь, как всегда, в живом, поэтически приподнятом стиле, щедро приправленном пословицами, суть которых была неизменно прекрасна, но не всегда вполне понятна.

Так, он начал с замечания, что на вековом дереве всегда найдутся сухие ветви, что лучшие солдаты воинственностью не отличаются и что даже самые отборные дрова могут испортить печку, – эти мысли, преподнесенные подряд одна за другой, вне какого бы то ни было упорядочивающего контекста, Цю Луна изрядно озадачили. Вынужденный напрячь ум, он довольно ядовито заметил, что к безмену всегда прилагаются гири, – давая понять с помощью очередной пословицы, что речам гостя недостает последовательности.

На сем мы вмешаемся и перескажем историю Су Юншэна, в точности воспроизведя события, о которых он желал поведать, но не стиль его повествования.

* * *

В Хокитику А-Су заглядывал нечасто. Он почти не покидал своей хижины в Каньере, что была обустроена как модный салон: диваны-кровати у каждой стены, повсюду подушки, стены задрапированы тканями, дабы удерживать и вбирать в себя тяжелый дым, кольцами поднимающийся над трубками, над жаровнями, над спиртовыми лампами и над печкой. Курильня опиума производила ощущение непоколебимой устойчивости, и впечатление это еще усиливалось благодаря духоте и теплу здешней спертой атмосферы; только здесь А-Су привык чувствовать себя вполне комфортно. Однако ж за последние две недели он съездил к устью реки никак не менее пяти раз.

Утром 14 января (где-то за двенадцать часов до того момента, когда Анна Уэдерелл едва не распростилась с жизнью) А-Су получил весточку от Джозефа Притчарда о том, что в аптеку только что доставлена на продажу долгожданная партия опиума. Собственные опиумные запасы А-Су почти иссякли. Он надел шляпу и тотчас же отправился в Хокитику.

В Притчардовой аптеке он приобрел полфунта смолы и заплатил золотом. Уже выйдя на улицу – обернутый в бумагу брикет надежно покоился на дне наплечной сумы, – он ощутил прилив особого летнего настроения, каким хокитикское утро дарило его куда как нечасто. Сияло солнышко, ветер с Тасманова моря придавал воздуху солоноватую, пикантную остроту. В уличных толпах ощущалось что-то радостное и яркое; А-Су переступил через сточную канаву, и проходящий мимо старатель приподнял шляпу и улыбнулся ему. Воодушевленный этим случайным жестом, А-Су решил ненадолго отложить возвращение в Каньер. Он с часок пороется в ящиках старьевщиков, что торгуют грузом с затонувших кораблей, на Танкред-стрит – в качестве подарка себе, любимому. А после, пожалуй, можно в лавке купить шмат мяса: дома суп сварить.