Светила - Элеанор Каттон (2015)

– Я не про Уэллсов клад. Я про тот, второй.

– Какой такой второй клад?

– Сам знаешь какой!

– Напротив, понятия не имею.

– Я про Аннины платья!

Так Клинч впервые упомянул о золоте, обнаруженном в Аннином платье прошлой зимой, – когда он отнес девушку наверх, и уложил ее в ванну, и подобрал ее одежду, и нащупал вдоль швов что-то тяжелое, и надорвал подшитый край подола, и просунул туда пальцы, и извлек щепоть блестящего песка. Он так извелся под гнетом этой своей тайны, что в теперешней его вспышке ощущалось нечто от помешательства; он был по-прежнему убежден, что магнат причастен к каким-то махинациям, хотя в чем именно эти махинации состоят, Клинч так в точности и не выяснил.

Но Мэннеринг лишь в замешательстве пялился на него:

– Что? Ты вообще о чем?

– Дурачка-то из себя не строй, – насупился Клинч.

– Прошу прощения, ничего подобного мне и в голову не приходило, – запротестовал Мэннеринг. – Эдгар, что ты такое несешь? При чем тут вообще потаскушкины наряды?

Внимательно разглядывая собеседника, Эдгар Клинч вдруг ощутил укол сомнения. Озадаченность Мэннеринга казалась вполне искренней. Он вел себя не так, как полагается разоблаченному злодею. Значит ли это, что ему неизвестно про золото, спрятанное в Анниных платьях? Возможно ли, чтобы Анна вступила в сговор с кем-то еще – за спиною у Мэннеринга? Клинч был совершенно сбит с толку. И предпочел сменить тему.

– Да я про это ее траурное платье, – неловко вывернулся он. – Ну то, что с дурацким воротничком, – она вот уже две недели как в нем ходит.

– У нее просто приступ благочестия, – отмахнулся Мэннеринг. – Ишь выделывается. Перебесится, помяни мое слово.

– Я не был бы столь уверен, – покачал головой Клинч. – Понимаешь, на прошлой неделе я потребовал, чтобы она, прежде чем бросить это свое ремесло, расплатилась с долгами. Мы побранились, я, признаться, разозлился и пригрозил вышвырнуть ее из гостиницы.

– А Лидия Уэллс здесь при чем? – нетерпеливо осведомился Мэннеринг. – Итак, ты вышел из себя – и что? При чем тут все это?

– Лидия Уэллс только что погасила Аннин долг, – объяснил Клинч. Он наконец-то оторвал ладони от стола: под ними, чуть повлажневший от соприкосновения с потными руками, обнаружился хрустящий банковский билет на сумму в шесть фунтов. – Анна перебралась в гостиницу «Путник». На неопределенный срок. У нее теперь новая профессия, говорит. И в шлюхах она больше не числится.

Мэннеринг долго глядел на банкноту, не говоря ни слова.

– Но это ее долг тебе, – наконец произнес он. – Это всего-навсего арендная плата. А вот мне она должна сотню фунтов с лишним! Она в долгах как в шелках – с головой увязла – и она подотчетна мне, черт подери! Не тебе и, уж конечно, не Лидии, дьявол ее побери, Уэллс! И что значит, в шлюхах больше не числится?

– Да то и значит, – отозвался Эдгар Клинч. – С проституцией она, мол, покончила. Вот так и сказала.

Лицо Мэннеринга налилось кровью.

– Нельзя просто так взять да и бросить свое ремесло! И плевать мне, шлюха ты, или мясник, или треклятый пекарь! Нельзя взять да и бросить – если долги не отданы!..

– Это ведь…

– В трауре она, видите ли! – заорал Мэннеринг, взвившись над стулом. – Временно, видите ли! Протяни девчонке палец, так она всю руку до плеча отхватит! Ну уж нет, со мной такие штуки не пройдут! Когда на ней висит долг в сотню фунтов! Еще чего удумала!

Клинч смерил магната холодным взглядом:

– Она велела передать вам, что деньги для вас хранятся у Обера Гаскуана. Спрятаны под его кроватью.

– Кто таков, черт его раздери, этот Обур Гасквон?

– Секретарь магистратского суда, – объяснил Клинч. – Гаскуан подал от имени миссис Уэллс апелляцию по поводу наследства Кросби Уэллса.

– Ага! – воскликнул Мэннеринг. – То есть мы все-таки к этому вернулись, да? Да будь я проклят!..