Светила - Элеанор Каттон (2015)

Глава, в которой Су Юншэн наносит еще один нежданный визит; у Лидии Уэллс приключается приступ ясновидения, а Анна остается одна.

Со времен достопамятного 14 января Анна Уэдерелл не бывала больше в каньерской опиумной курильне. Пол-унции свежей смолы, подаренной Су Юншэном в тот день, при Анниной обычной норме хватило бы на две недели от силы. Но теперь прошло уже более месяца, а она так ни разу и не наведалась в Каньер раскурить трубку со своим старым приятелем либо пополнить свои запасы – и А-Су не находил тому убедительного объяснения.

«Шляпник» очень скучал по шлюхе. Каждый день он напрасно ждал, что она вот-вот появится на границе расчищенного участка за территорией каньерского Чайнатауна, с капором за спиною, – и каждый день его постигало разочарование. Китаец догадывался, что девушка, верно, вообще отказалась от опиума, – либо так, либо решила покупать смолу напрямую у аптекаря. Вторая альтернатива должна была бы задеть А-Су гораздо больнее: он по сей день подозревал, что Джозеф Притчард как-то подстроил тот несчастный случай в ночь 14 января, когда Анна приняла смертельную дозу наркотика; он по-прежнему полагал, невзирая на бессчетные заверения в обратном, что Притчард в силу неведомой причины пытался убить Анну. Но на самом деле для А-Су куда труднее оказалось смириться с первым вариантом. Он просто-напросто отказывался верить – не желал верить! – что Анне удалось раз и навсегда избавиться от своего пагубного пристрастия.

А-Су был очень привязан к Анне и полагал, что девушка тоже питает к нему теплые чувства. Однако ж знал он и то, что их близость – это не столько единение, сколько совместное одиночество, ведь нет связи теснее и интимнее, нежели между наркоманом и его дурманом, и оба ощущали свое одиночество до боли остро. А-Су ненавидел свою кабальную зависимость от опиума, и чем больше ненавидел, тем больше алкал; и страсть эта обретала самые гнусные очертания в его разуме и сердце. И Анна тоже ненавидела в себе эту привычку. И возненавидела еще сильнее, когда забеременела, и фигура ее начала округляться, и «работа» ее в Хокитике пошла на спад; целыми днями и неделями она грезила в сумеречном дыму, и делянка времени вокруг нее как бы размягчалась и размывалась по краям; но вот дитя погибло, и Аннина зависимость обернулась отчаянной безысходностью, которую даже А-Су не пытался понять. Он не знал, что случилось с ребенком, и спрашивать – не спрашивал.

В каньерской курильне никаких разговоров не велось – ни когда зажигали лампу, ни когда откидывались на подушки и ждали, чтобы смола размякла и забулькала в чаше. Порою Анна сначала набивала трубку для А-Су и подносила ему, придерживая, пока он вбирал в себя дым, вдыхал и выдыхал и погружался в забытье, – а пробудившись позже, обнаруживал, что она вытянулась рядом, податливая и гибкая, вся в холодном поту и влажные волосы ее прилипли к щеке. При раскуривании трубки важно было не произносить никаких слов, и А-Су радовался тому, что оба взяли это в привычку как нечто само собою разумеющееся, безо всяких договоренностей и просьб. Как о супружеской близости не принято говорить вслух по причинам и сакрального, и мирского характера, так ритуал опиумокурения для этих двоих стал священным обрядом, невыразимым умерщвлением плоти и одновременно проявлением божественного экстаза; святость его заключалась в профанности, а профанность – в сакральной форме. Что за священная радость – немо ждать, пока смола плавится; изнемогать от желания, стыдного и дивного, пока сладковатый аромат не защекочет ноздри; воткнуть иголку в вязкую субстанцию; загасить пламя; откинуться на подушки и вбирать дым всем телом, ощущать, как он чудодейственным образом расходится по конечностям, до самых пальцев рук и ног, до макушки головы! И как же нежно глядел А-Су на девушку при пробуждении.