Светила - Элеанор Каттон (2015)

Однако Клинч лишь покачал головой. Он несколько раз указал жестом на свежеотдраенное здание «Удачи путника» на противоположной стороне Ревелл-стрит и заговорил быстро и сбивчиво; видя, что А-Су не понимает, Клинч под локоть вывел его за дверь, ткнул пальцем в гостиницу напротив и, уже медленнее, объяснил, что Анна теперь живет там. Наконец А-Су приметил за фасадным окном бывшей гостиницы какое-то движение и опознал в фигуре за стеклом Анну; очень довольный, он еще раз поклонился Клинчу, забрал шиллинг с его ладони и спрятал в карман. А затем перешел оживленную улицу, поднялся по ступеням к веранде «Путника» и не без шика постучал в дверь.

Анна, верно, была в холле; не прошло и секунды, как дверь открылась. Девушка, как за нею повелось с недавних пор, предстала перед ним в отстраненной позе горничной при светской даме – воплощением раздражения и недовольства, упершись рукой в косяк, чтобы при необходимости тотчас же захлопнуть дверь. (За последние три недели у нее перебывало немало визитеров, по большей части тоскующие старатели, которым так не хватало ее вечерами в «Песке и самородке». Они уговаривали девушку пойти выпить с ними бокал шампанского, или бренди, или пивка и «язык почесать» в одном из ярко освещенных кабаков на Ревелл-стрит, но все их увещания терпели крах: Анна лишь качала головой и выпроваживала гостей восвояси.) Однако, завидев, кто стоит на пороге, она широко распахнула дверь и изумленно вскрикнула.

А-Су тоже изумился не на шутку: в первое мгновение он так и вытаращился на нее во все глаза. На протяжении стольких недель он вспоминал ее облик, и наконец – вот она! Неужто она и в самом деле так изменилась? Или память его настолько несовершенна, что Анна, стоя в обрамлении дверного проема, кажется абсолютно иной женщиной, не той, с которой он провел столько роскошных вечеров, когда холодный зимний свет падал наискось сквозь квадрат окна, а дым спиралями обвивал их тела? На ней было новое платье: черное, строгого покроя. Но дело не только в новом платье, решил А-Су. Перед ним и впрямь совсем другая женщина.

Она была трезва. Щеки ее обрели новый глянец, глаза сделались ярче, и живее, и больше.

Исчезла приторная тягучесть движений, развеялась чуть сонная отрешенность, что вечно туманила ее черты, словно батистовая кисея. Ушла смутная полуулыбка, не подрагивал уголок губ, улеглась растерянная оторопь – как если бы Анна прежде всегда была причастна к некоему тайному переполоху, незримому для всех прочих. А в следующую минуту потрясение А-Су сменилось горькой обидой. Стало быть, это правда. Анна избавилась от власти опиумного дракона. Она исцелилась – в то время как сам он тщетно пытался это сделать вот уже десять лет, неизменно оставаясь рабом бесформенной твари.

Аннина рука чуть дернулась, пытаясь ухватиться за что-нибудь, как если бы девушка, пошатнувшись, искала опору в дверной раме.

– Но тебе сюда нельзя – тебе сюда нельзя, А-Су, – шепотом запротестовала она.

А-Су выждал мгновение, прежде чем поклониться, – он всегда полагался на свои первые впечатления и хотел сохранить их сколь можно дольше. Со времени их последней встречи девушка заметно исхудала: резко обозначились кости запястья, щеки запали.

– Добрый день, – промолвил гость.

– Чего ты хочешь? – прошептала она. – Да, день добрый. Понимаешь, я больше не употребляю опиум. Ты не знал?

Китаец буравил ее взглядом.

– Три недели, – добавила она, словно бы пытаясь убедить его. – Я вот уже три недели к трубке не притрагивалась.

– Как так? – спросил А-Су.

Анна покачала головой:

– Ты должен понять: я не та, что прежде.

– Почему ты больше не ходить в Каньер? – спросил А-Су.