Безлюдные земли - Арне Даль (2019)

Началось с постепенно меняющейся поверхности воды. Мир с трудом поднимался из тьмы, раскалываясь на две части, пока алой заре не удалось отделить верх от низа, небо от воды. Из щели между ними просочился яркий свет и разлился по заливу.

Они стояли на мостках, поспав пару часов. Бергер ощупывал свою перебинтованную левую ладонь и чувствовал, что Блум наблюдает за ним.

– Что случилось, когда ты сбежал? – спросила она. – Тогда. Двадцать три года назад.

Бергер покачал головой и сказал:

– Когда я пробежал через траву несколько десятков метров, твой крик смолк. И даже тогда я не повернулся. Я побежал домой, поджав хвост, спрятался. В принципе нет ничего более подозрительного, чем подросток, преувеличенно изображающий нормальность. Но мои родители ничего не заметили.

– А Вильям?

– Я просто избегал его. До конца семестра. И я так и не узнал, кто ты. Я ведь не разглядел тебя достаточно ясно.

– Думаешь, он нас возненавидел?

Бергер посмотрел на неожиданно быстро поднимающееся солнце и сказал:

– Чтобы что-то понять, нужно поставить себя на место Вильяма. Мы говорим о матери и сыне, которым приходилось переезжать из Хувудсты, Хессельбю, Стувсты, Бандхагена, потому что сына очень жестоко травили. Он с его бугристым лицом боролся с жизнью, прикипел к своим часам, несмотря на то, что ад вокруг него расступался снова и снова. В конце концов что-то сломалось. Может быть, после того снежка, кинутого вами в часы, которые он мне показывал, а может быть, причина в чем-то еще.

– Снежок. Его кинула не я.

– Но ведь ты там была? Ты же была в той компании, когда что-то сломалось? Он любил часы, покуситься на них означало задеть самое святое. Он обожал наручные часы, карманные часы, стенные часы, но тогда он занимался возведением самого сложного, башенных часов. Хотя башни и не было. Только лодочный домик. И он начал модифицировать их механизм для мести. То, что там оказалась ты, Молли, всего лишь случайность.

– Но не сейчас. Сейчас все не случайно.

– Разве что на совсем другом уровне. Когда он показывал мне часы, он хотел, чтобы им восхищались, чтобы его заметили благодаря его умениям. Он хотел поделиться. Раз он опять этого хочет, в каком-то смысле, он уже погиб. Когда человек подвергается тому, чему подвергался он, остается два выхода. То, что не убивает, закаляет. А кто становится убийцей, уже мертв.

– Ты хочешь сказать, что он совершает это все вместо самоубийства?

– Потому что он, очевидно, не закалился правильным образом.

– А какой образ был бы правильным?

– Не знаю. Прощение – не моя область.

– Ты имеешь в виду, что это было бы единственным выходом?

– Может быть. Научиться у зла, чтобы понять его и суметь противостоять ему, внутри и снаружи. Самому мне это не удалось.

– Я тоже не простила. Как людям это удается?

– Но ты смогла двигаться дальше.

– Играя собственную жизнь, да.

– Кажется, это единственное, чем занимаются люди, – фыркнул Бергер. – Когда я был сыном, я играл роль сына. Когда я стал отцом, я играл роль отца. Когда-нибудь сыграю роль старика. Потом буду играть роль мертвеца, черт возьми.

– Но не роль полицейского.

– Не думаю, что я когда-нибудь играл роль полицейского. А ты?

– Это единственная роль, которую я никогда не играла.

Они постояли еще немного. Заря сменилась утренним светом, который безудержно разливался над Эдсвикеном. День пришел. Вопрос в том, что за день.

– В любом случае эта роль, вероятно, скоро будет доиграна, – сказал Бергер.

Блум медленно кивнула, но потом покачала головой. Потом зашла в дом. Бергер подождал какое-то время и пошел следом.

Он смотрел, как она натягивает на себя верхнюю одежду и пьет протеиновый коктейль, проверяя записи камер наблюдения за вчерашний день. Экран был поделен на четыре равные части, четыре точки обзора в окрестностях дома, и ни в одном кадре не происходило ровным счетом ничего.