Против течения - Рогов Борис Григорьевич

— Да, там и Казаков, и Джигарханян просто великолепны. А эта фраза: — «Я старый солдат, и не знаю слов любви», наверняка будет крылатой, — подхватывает Антонина Спиридоновна.

Разговор плавно перетекает на обсуждение новинок кино. Воскресный день позволяет хозяевам не задумываться о времени. Они с интересом расспрашивают меня о жизни в Новосибирске, о родителях, о планах на наступивший год.

— Борис, а почему ты собрался в Московский Университет поступать? В Новосибирском же тоже есть факультет журналистики. Это и чисто в бытовом отношении проще, и меньше денег будут тратить твои родители, и тебе никуда ездить не надо. А учиться статьи писать лучше в живом деле.

— Я бы с вами, Николай Иванович, согласился, но если думать не только об обучении, но и на перспективу, то Москва гораздо лучше. Сюда съезжаются весь Союз. После окончания однокурсники будут работать во всех газетах и журналах. Вы представляете, какая это сеть? А студенческая дружба самая прочная, так все говорят. Кроме того, именно в Москве сосредоточены самые лучшие журналисты СССР и всегда будут шансы познакомиться с настоящими мастерами. Журналистика это же не инженерия, где, личность не так важна.

В разговоре возникает пауза, во время которой я собираюсь с мыслями. Стоит ли мне рассказывать Захарову о своей истинной сущности? Поверит ли? А если поверит то, что это мне может дать?

Из раздумий меня возвращает голос Николая Ивановича:

— Какие у тебя планы на сегодня? А то давай, передохни часок да пойдём, я тебе окрестности покажу. Ты же вроде бы говорил, что в Москве в первый раз?

— Это было бы здорово! Я в столице ещё не был.

Хозяева показывают мне место моего обитания на эти пять московских дней. Оказалось, что сейчас у них свободна одна из комнат, так как сын служит в Белоруссии. Дочка с семьёй в сентябре получила двушку и теперь с мужем и внучкой живёт на окраине Москвы в районе Медведково.

Засунув шмотки на выделенную мне полку, смыв с себя суету вагонной жизни, я снова выхожу к хозяевам.

— Николай Иванович, курсант Рогов походу готов.

— Узнаю Гришку Рогова, тот тоже такой же шустрый был. Молодец, не стал рассиживаться. Да и правильно! Что время зря терять. Сейчас подожди минут десять, я оденусь и выдвигаемся. — Он скрывается в своей комнате, не переставая при этом разговаривать. — Пойдём мы с тобой не Москву смотреть, её ты и сам посмотришь, а двинем в Подольск. Там на окраине стоял полк АДД, где экипаж наш сложился. Потом отцу расскажешь, ему тоже понравится. Там у него помнится с какой-то прачкой, даже роман приключился. Лучше бы конечно, в Рязань махнуть, где нас расписали по самолётам, но до Рязани далеко — пять часов поездом, а Подольск рядом, всего час на электричке.

— А у тебя, лейтенант Захаров, никакой прачки там не приключилось? — это внезапно в разговор вклинивается супруга бравого полковника.

— Что ты, что ты, как можно! У меня как под Варшавой приклеилась одна связисточка, так до сих пор не отклеится. Ты у меня одна единственная по гроб жизни — в тон ей отвечает Николай Иванович, натягивая меховые летчицкие унты.

— Минутная готовность! — как там космонавты говорят, — Ключ на старт! Протяжка один! Ключ на дренаж! Поехали!

В поезде Николай Иванович грузит меня рассказами из своей послевоенной жизни. Как их с женой мотало по гарнизонам, как при одном из полётов ему пришлось садиться на вынужденную, и они чуть не сгорели вместе с машиной и остальным экипажем.

— Боря, — вдруг меняет тему бывший лётчик, — а тебе отец не рассказывал, чего он в авиацию не вернулся. Ну, уволили из ВВС, пошёл бы метеорологом на любой аэродром для начала, а там, глядишь, и снова в небо?

— Нет, он ничего про ту жизнь не рассказывал. Не знаю, может слишком гордый. Вот я, когда слушаю его рассказы о том, как он хорошо учился везде, где приходилось, всё время думаю, что толку от этой его учёбы было не много. В результате осел в школе «трудовиком».