Сестры - Бернар Миньер (2020)

Мартен весь покрылся гусиной кожей. В отсутствие подозреваемого они перевернули всю его комнату вверх дном. Да любой адвокат, если узнает, опротестует процедуру… Он шагнул за порог комнаты. Занавески были наполовину открыты, но комната все равно тонула в полумраке из-за серой пелены, накрывшей город. Настоящая парилка. Внутри воняло по́том и гашишем. Сервас увидел их сразу: фото, десятками лежащие на столе и на кровати. Все в формате А4.

Сколько их там было? Пятьдесят? Сто? Может, больше?

Мартен подошел. Даже издали он догадался, что там изображено, но ему хотелось удостовериться и получить печальное подтверждение.

Когда наклонился над снимками, у него закружилась голова и сердце застучало где-то в горле. А в груди застрял огромный кусок льда.

Трупы…

Десятки мертвецов…

Толстые и худые, молодые и старые, мужчины и женщины… Все голые, распростертые на прозекторских столах, такие же безвольные куски мяса, как на прилавке мясника.

Снятые крупным планом, снятые панорамой… Жуткие, мерзкие полуразложившиеся фрагменты – пустая глазница; нижняя половина лица, искаженного гримасой; скрюченная рука, искалеченная артрозом; мужские и женские гениталии; дряблые груди и даже вскрытые животы с торчащими наружу внутренностями; отрезанные конечности, на которых видны куски мяса и хрящей…

Серваса сразу же одолели сомнения, что Домбр сумел сделать все эти фото в одиночку. Слишком уж их было много. Даже если у него был доступ в лабораторию анатомии и в другие зоны медицинского факультета, потребовался бы катаклизм, чтобы запастись таким количеством трупов.

Сервас поспешил выйти из комнаты. Ему не хватало воздуха. Нечем было дышать. Он взглянул на Ковальского. А тот ждал его реакции.

– Мерзость, – только и сказал Сервас.

Шеф группы запер за ним дверь.

– Мы сюда никогда не входили, – сказал он.

Глава 12, где возникает вопрос времени

13 часов 30 минут, 30 мая 1993 года.

– Фамилия, имя.

– Что?

– Фамилия, имя.

– Но у вас все есть…

– Фамилия, имя…

– Домбр, Седрик.

– Возраст.

– Двадцать два года.

– Профессия.

– Э-э… Студент. А что, это нормально, что у вас все кабинеты пусты?

– Студент какого факультета?

– Медицинского, третий курс.

– Место проживания.

– Университетский городок Даниэль-Фуше.

– Город?

– Да черт побери!

– Город…

– Тулуза!

Кроме их голосов, на этаже не раздавалось ни звука, только стрекотала электрическая пишущая машинка. Даже рабочих по перевозке не было видно: в это воскресенье им надо было разгрузить весь транспорт на бульваре д’Амбушюр. На машинке, на столе и на стульях были прикреплены одинаковые бирки: РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ.

– Что это за помещение? Куда подевалась вся мебель?

– Что за помещение? Если ты о себе, то это твой последний этап перед тюремной камерой.

Студент впился в рыжебородого полицейского сощуренными бесцветными глазами.

– Блеф все это, у вас на меня ничего нет. И вы ничего не понимаете.

– Ты, я погляжу, не особенно волнуешься.

Бесцветные глаза парня еще больше сощурились и стали совсем белыми. Левая рука у него была в гипсе. Доберман не удовольствовался тем, что припечатал ему руку зубами, сто кило железной хватки попросту сломали ему лучевую кость.

– А с чего мне волноваться? Мне себя упрекнуть не в чем.

Но голос его говорил совсем о другом: это был голос смертельно напуганного мальчишки.

– Хм-м… Это нормально, когда такие парни, как ты, честные и порядочные студенты, которым не в чем себя упрекнуть, умирают от страха, попав сюда, – сказал Ковальский ласковым и тихим голосом. – Но ты не такой. Тебе это не кажется странным?

– Не кажется. Я веду себя как ни в чем не виноватый человек, совесть у которого спокойна.