Город и город - Чайна Мьевилль (2020)

Пролом обладает возможностями, которые мы с трудом можем представить, но его круг задач очерчен с предельной четкостью. Это не сам переход из одного города в другой, даже с контрабандой: это способ перехода. Выбросите кошку, кокаин или оружие из окна, выходящего на задний двор в Бешеле, пересекающийся с садом в Уль-Коме, где ваш агент их подберет, – это пролом, и Пролом вас заберет. И это все равно будет пролом, даже если вы бросаете хлеб или птичьи перья. А если вы похитите ядерное оружие и тайно провезете его через Копула-Холл – но при этом пересечете саму границу официально, через официальный контрольно-пропускной путь, где сходятся два города? При этом вы совершите много преступлений, но пролом не в их числе.

Контрабанда сама по себе – это не пролом, хотя в большинстве случаев для контрабанды товара преступники проламываются. Правда, самые умные торговцы непременно переходят правильно и крайне уважительно относятся к границам и порам между городами. Поэтому если их ловят, то они сталкиваются только с судебной системой одного города или обоих, но не с силами Пролома. Возможно, что после совершения пролома Пролом учитывает обстоятельства всех правонарушений – в Уль-Коме, Бешеле или обоих городах, – но лишь потому, что эти преступления связаны с проломом. Пролом карает только за одно нарушение – за экзистенциальное неуважение к границам Уль-Комы и Бешеля.

Похищение фургона и выброс тела в Бешеле были незаконными действиями. Убийство в Уль-Коме – чудовищным преступлением. Но то, что мы приняли за самое противоправное деяние, связывающее два этих события, вообще не имело места. Все переходы, казалось, были выполнены скрупулезно, оформлены по официальным каналам, все документы на месте. Даже если разрешения подделаны, переход через границы в Копула-Холле – это вопрос незаконного проникновения, а не пролома. Такое преступление могли совершить в любой стране. Пролома не было.

* * *

– Это дерьмо собачье.

Я расхаживал взад-вперед, от стола Гэдлема к застывшему на экране автомобилю, транспортному средству для перевозки жертвы.

– Это бред. Нас поимели.

– «Это бред», говорит он, – сказал Гэдлем, обращаясь ко всему миру. – Он говорит, что нас поимели.

– Нас поимели, господин комиссар. Нам нужен Пролом. Как мы должны это расследовать? Кто-то пытается заморозить дело.

– «Нас поимели», заявляет он таким тоном, словно я не согласился с ним. А я, насколько я помню, этого не делал.

– Нет, серьезно, что…

– Более того, можно сказать, что степень моего согласия с ним просто поражает. Ну конечно, нас поимели, Борлу. Перестаньте крутиться, словно пьяный пес. Что вы хотите от меня услышать? Да, да, да, это бред собачий; да, это подстроено. Что я должен сделать?

– Что-нибудь! Наверняка можно что-то сделать. Мы могли бы обжаловать…

– Послушайте, Тиадор, – Гэдлем сложил пальцы домиком. – Мы сходимся во мнениях о том, что здесь произошло. Мы оба в ярости от того, что вы все еще занимаетесь этим делом. Возможно, по разным причинам, но… – он отмахнулся от этой мысли. – Но вот проблема, о которой вы не упоминаете. Да мы оба считаем, что внезапное обнаружение этой записи неслабо пованивает и что мы, похоже, являемся кусочками фольги на бечевке для каких-то злорадных котят из правительства – да, да, да, но, Борлу, каким бы образом они ни добыли эти доказательства, это решение все равно правильное.

– Мы уже обратились к пограничникам?

– Да, и это ни хрена не дало. Но неужели вы думаете, что они хранят данные обо всех, кого пропускают? Им было нужно только одно – какой-нибудь правдоподобно выглядящий пропуск. С этим не поспоришь. – Он махнул рукой в сторону телевизора.

Гэдлем был прав. Я покачал головой.

– Как показывает эта запись, – сказал он, – фургон не создал пролом, так что мы будем обжаловать? Мы не можем призвать Пролом. В данном случае это исключено. Если честно, то нам и не следует это делать.

– И что теперь?