Источник счастья - Полина Дашкова (2006)

— Папа, ну я тоже не могу больше дома сидеть. Невозможно жить в таком холоде. Мишеньку надо вымыть, он же всё время писает, какает, тряпок не хватает, дров для плиты уже нет. Воду как мы согреем? Вот, у мадам Котти из форточек трубы торчат, дым валит. Можно, я хотя бы сбегаю, узнаю, где они достали печки? Я только через двор перебегу, и сразу назад.

— Нет. Никуда не пойдёшь! — хрипло крикнул Михаил Владимирович.

Никогда ещё профессор не был таким нервным, взвинченным. Нога ныла нестерпимо. Постоянная тупая боль измучила его. Он почти не спал, не ел, от слабости его знобило, он мёрз под двумя одеялами.

Бинты кончились. Агапкин и Таня рвали постельное бельё для перевязок, но и его осталось мало. Нужны были пелёнки, няня кое-как стирала в холодной воде, но ничего не отстирывалось и не сохло.

— Я пойду, — сказал Агапкин, — попробую узнать, что там происходит.

— Да, Федор, — вздохнул Михаил Владимирович, — только, пожалуйста, будьте осторожны.

Таня посмотрела на него тревожными бессонными глазами. Он подошёл, поцеловал ей руку.

— Я постараюсь добыть бинты и пелёнки. Вдруг повезёт?

— И про Павла Николаевича попробуйте что-нибудь узнать, если получится, — сказал Андрюша.

День был тёмный, грязный. Низкие неподвижные облака висели над городом, как клочья рваной мешковины. Сыпался мокрый снег, тоже какой-то грязный, словно падал он не с неба, а поднимался колючей пылью с мусорных заплёванных тротуаров. Пылали, как факелы, разбитые пулями газовые фонари. Огонь вздымался высоко в небо и отбрасывал кровавые отсветы.

Впервые за эти дни появились прохожие на Тверской, но они стали другими. Московские улицы заполнила новая, неведомая, не совсем человеческая порода.

Одиночки шли, затравленно, злобно озираясь, вжав головы в плечи, словно вылезли из каких-то тёмных вонючих нор. Те, что шли по двое, по трое, вели себя развязно, как в дешёвом трактире. Матерились, орали песни, громко, нагло ржали, плевали под ноги. Солдатские шапки, рабочие кепки, котелки, цилиндры, явно чужие, лихо сдвинуты на затылки. Одежда распахнута так, что видно белье.

Навстречу попался парень в залатанных валенках, но в дорогой, барской шубе. Он нарочно толкнул Агапкина плечом, дохнул в лицо крепким перегаром. Федор прибавил шагу. Только не хватало ввязаться сейчас в потасовку.

Потом молодая бабёнка в плюшевой душегрейке, из-под которой торчала парчовая юбка чужого бального платья, поравнявшись с ним, прокричала высоким дурным голосом:

— Антилихент, ахвицерское атродье! Тьфу на тебя!

Она плюнула ему в лицо, однако не попала. Федор успел отскочить. Спиртным от неё не пахло, но она была пьяна этой новой вольной жизнью, когда всё дозволено.

Мимо сновало много серых солдатских шинелей, кожаных курток и кепок. Мрачные, словно пылью припорошенные лица. Тусклые глаза. Жёсткий, прямой, нагло оценивающий взгляд. Эти были спокойны и надменны. Люди при оружии. Устроители адского маскарада. Новые хозяева города.

По Садовой гремели грузовики, целая колонна, не меньше дюжины. Первые два были набиты солдатами, остальные везли белые, новенькие сосновые гробы.

Пока Федор стоял, ждал, сзади послышался голос:

— Кто такой? Офицер? Оружие есть?

Двое в шинелях, один в кожанке. Шальные, безумные глаза. Красные, скатавшиеся в жгут повязки на рукавах.

«Не могут все они с утра быть пьяны или под наркотиком, — подумал Агапкин, — просто пришёл их звёздный час. Они ошалели: теперь им всё дозволено».

— Я врач, — сказал он — оружия у меня нет.

По счастливой случайности пистолет он оставил дома. Его спокойно, деловито обыскали, забрали серебряный портсигар с папиросами, часы-луковицу, вытряхнули из портмоне деньги, само портмоне тоже взяли. Наконец отпустили. Занялись стариком в добротном пальто с цигейкой.

«Разденут, — отстраненно подумал Агапкин, — хорошо, если живёт недалеко, не успеет замёрзнуть».