И все же мы решили дождаться казаков. Вскоре взвод широко рассыпался цепью вокруг хутора. Казакам заранее сказали, что тут залегли революционеры-террористы, бомбометчики и поджигатели, и казачки сабельки наточили остро. Не любили они эту шатию-братию, угрожающую порядку Российской империи! Несколько казаков остались на улице перед домом – караулить дорогу. А наш отряд, уже войдя во двор и окружив избу, запалил приготовленные заранее факела. Кречинский, переглянувшись с есаулом Карпенко, а затем и со мной, скомандовал: «С Богом!», – и тотчас же обильно смоченные в керосине факела полетели на соломенную крышу…

Мы ждали. Замерев, затаив дыхание. Из дома сбивчиво выливались трели гармоники, рвалось все то же пьяное ржание. Пламя ползало, приноравливалось, а потом привыкло и, подхваченное и взбодренное морозным ветерком, пошло в стороны.

И вот уже сурово затрещала огнем вся крыша.

– Так и сгорят заживо! – вдруг вырвалось у Степана. Он посмотрел на меня. – А, Петр Ильич? Как все сложится-то? Мы ведь думали, сразу выскочат нехристи, а? А мы – туда, и в подпол, успеем. Как быть-то?

– Косой же сказал: подпол глубокий, в два уровня, – ледяно ответил я. – У самого сердце болит, Степа. Разрывается сердце. Понадеемся на их нору – они ее от всего мира рыли! Для секретов своих. Теперь пусть и послужит. Подождем…

А гуляки и не думали встрепенуться! Но лишь пока еще один из них, в расстегнутой жилетке, вышел прямо на красное крыльцо, решив с него помочиться. Он был так пьян, что даже не увидел целый отряд своих врагов, в недоумении переглядывающихся друг с другом, как им решить его судьбу: порешить сразу или подождать? Сделал дело и стал заправлять рубаху в штаны. И только тогда почуял запах гари, поднял голову и увидел сизый дым, валивший в ночное небо. Покачнулся, едва не слетев с крыльца вниз, ухватился за перильца. Выругался и только потом разглядел оцепление.

Он смотрел на нас, мы – на него. Во все глаза!

– Братишки, – прохрипел он. – Вы кто?!

– От Дармидонта Михайловича мы, – выходя вперед, смело проговорил я. – Атамана позови.

– А-а, – протянул он. – Вон че…

– Давай-давай, – поторопил я и поглядел на полыхавшую крышу.

– А чей-то мундиры на вас не такие, – все еще держась за перила, прищурился он. – Не таковские…

– А каковские у нас мундиры?

– Да царские прям-таки…

– Такие теперь все носят, – решив подыграть мне, заметил Кречинский.

Эта ситуация и заводила, и смешила его. В правой руке, обтянутой перчаткой, он держал револьвер. Станового пристава подмывало пристрелить пьяного наглеца-бандюгу, но он держался.

– А чей-то крыша наша дымится, а? – спросил разбойник. – Не пожар ли?

– Именно – пожар! – сказал уже я. – Печку надо было с умом растапливать! Зови атамана, сдохните сейчас все под обломками! Зови!

И вот тут дым внезапно повалил из форточек – где-то пламя пробило крышу. И под нарастающий треск завопили в самом доме, заохали и завизжали на все голоса; особенно бабы, так, что стекла едва выдержали, не разлетелись на мелкие осколки. Дверь почти выбили – и сбили с ног своего же друга; он кубарем скатился по ступеням и въехал лицом в замороженный, покрытый желтой коркой сугроб.

– Целиться по ногам! – едва успел выкрикнуть Кречинский. – По ногам, господа!

Каждый из нас выбросил вперед руку – и пальба началась. Но, как я и думал, целились полицейские и особенно казаки не в ноги, а куда придется. Лишь бы остановить вылетающих пьяных бандитов. К тому же, несмотря на переполох, ожидали и ответного огня. Несколько разбойников сразу свалились замертво. Мордатая девка, едва вылетев из дома, поймала голой грудью с пяток пуль и плюхнулась у крыльца в снег. Куда глядели блюстители правопорядка, туда и целились! Выстрелы раздавались и с той стороны дома.

Там тоже встречали огнем раззяв-хозяев.