Талантливый мистер Рипли - Патриция Хайсмит (2016)

Дикки ничего не сказал, лишь сунул сигарету в рот и, достав пару банкнот в сто лир из бумажника крокодиловой кожи, положил их на стойку бара. Том обиделся, что Дикки промолчал, обиделся как ребенок, вокруг которого все хлопотали, когда он был болен, но который все же ожидал после выздоровления услышать хотя бы одно ласковое слово. Но Дикки был безучастен. Он угостил Тома несколькими рюмками бренди так же равнодушно, как если бы встретил незнакомого человека без гроша, которому было нехорошо. Неожиданно Том подумал: «Дикки не хочет, чтобы я ехал в Кортину». Эта мысль уже не первый раз приходила ему в голову. В Кортину поедет Мардж. Когда Мардж с Дикки в последний раз были в Неаполе, они купили новый огромный термос для поездки в Кортину и даже не поинтересовались у него, нравится ли этот термос ему. Они просто медленно, шаг за шагом, отстраняли его от приготовлений к поездке. Тому казалось, что Дикки ждет, чтобы он уехал, прежде чем они отправятся в Кортину. Две недели назад Дикки говорил, что покажет ему лыжные трассы вокруг Кортины, отмеченные на его карте. Как-то вечером Дикки развернул карту, но Тому не сказал ни слова.

– Готов? – спросил Дикки.

Послушно, как собака, Том вышел вслед за ним из бара.

– Если ты сам можешь добраться до дому, то, может, я забегу ненадолго к Мардж? – спросил Дикки, когда они вышли на дорогу.

– Я чувствую себя отлично, – ответил Том.

– Вот и хорошо.

Отойдя на какое-то расстояние, Дикки обернулся и бросил через плечо:

– Не зайдешь ли на почту? А то я могу забыть.

Том кивнул. Он повернул к почте. Пришло два письма: Тому от отца Дикки и Дикки из Нью-Йорка от человека, которого Том не знал. Стоя в дверях, он распечатал письмо от мистера Гринлифа и бережно развернул лист бумаги с напечатанным на пишущей машинке текстом. В верхней части письма красовалась солидная шапка компании «Бурк—Гринлиф Уотеркрафт инкорпорейтед», выдержанная в бледно-зеленых тонах, со штурвалом посередине.

«10 ноября 19…

Дорогой Том!

Ввиду того, что ты живешь у Дикки уже больше месяца и что после твоего приезда он обнаруживает не больше желания возвратиться домой, чем раньше, я могу лишь сделать вывод, что тебе не удалось ничего сделать. Я понимаю, что ты с самыми лучшими намерениями сообщал о том, что он обдумывает возвращение, но, честно говоря, в его письме от 26 октября я не увидел на это и намека. По правде говоря, он исполнен еще большей решимости остаться там, где сейчас находится.

Мне бы хотелось, чтобы ты знал, что мы с женой отдаем должное предпринятым тобою усилиям в отношении нас и его. Однако ты можешь более не считать себя связанным со мной какими-либо обязательствами. Я полагаю, что предпринятые тобой в последний месяц хлопоты не доставили тебе чрезмерных неудобств, и искренне надеюсь, что эта поездка доставила тебе хоть какое-то удовольствие, несмотря на то что главная ее цель так и не была достигнута.

Прими наши благодарности.

Искренне твой,

Г. Р. Гринлиф».

Это был последний удар. Холодным тоном – еще более холодным, чем его обычная деловая холодность, потому что это было отстранение, в которое он вставил вежливую нотку благодарности, – мистер Гринлиф попросту от него отделался. Тому не удалось ничего сделать. «Я полагаю, что предпринятые тобой хлопоты не доставили тебе чрезмерных неудобств…» И с каким сарказмом сказано! Мистер Гринлиф даже не обмолвился о том, что будет рад снова увидеться с ним по возвращении в Америку.