Первородный грех - Филлис Джеймс (2005)

Дэлглиш мог ясно представить себе, какой привлекательностью для Дэйзи обладала эта уютная, вся в мягких подушках комната. На этом широком диване девочка читала, смотрела телевизор, засыпала недолгим сном до того момента, когда ее полувели-полунесли к ней домой. Здесь было ее убежище от самонавязанного страха, от придуманных ужасов, кроющихся под обложками книг, ужасов облагороженных, олитературенных, которые можно попробовать на вкус, примерить на себя и отложить в сторону, которые не более реальны, чем танцующие на искусственных поленьях языки огня в поддельном камине, и так же легко выключаются. Здесь ей дарили защищенность, дружеское общение и — да, своего рода любовь, если любовью можно считать удовлетворение взаимных потребностей. Он взглянул на книги. Полки были уставлены детективными романами в мягкой обложке, но его внимание привлекло то, что большинство авторов были не из ныне живущих. Миссис Карлинг явно любила писательниц «золотого века» детективной литературы. Видно было, что эти книги читаны по многу раз. Под ними стояли книги о реальных преступлениях: о деле Уоллеса,[109] о Джеке Потрошителе, о самых знаменитых уголовных процессах викторианской эпохи, об Аделаиде Бартлетт[110] и Констанции Кент. Нижние полки были отданы ее собственным трудам в кожаных переплетах, с названиями, тисненными золотом. Дэлглиш подумал, что такая экстравагантность вряд ли могла быть оплачена издательством «Певерелл пресс». Это зрелище безобидного тщеславия тронуло его, вызвав острую жалость. Кто унаследует эти накопившиеся письменные свидетельства жизни, прожитой за счет убийств и окончившейся убийством? На какой полке, в чьей гостиной, спальне или уборной найдут они свое почетное или сколько-нибудь сносное место? А то, может быть, их купит оптом по дешевке какой-нибудь захудалый букинист и выставит на продажу как собрание сочинений, вздув цену благодаря ужасающей и столь соответствующей ее творениям истории ее смерти? Читая названия на книжных корешках, возвращавшие его в 1930-е, напоминавшие о деревенских полицейских, отправлявшихся к месту преступления на велосипеде, бравших под козырек перед деревенскими сквайрами, об аутопсиях, совершаемых эксцентричными сельскими врачами после вечернего приема больных, и о неожиданной развязке в библиотеке, Дэлглиш брал книги с полки наугад и бегло их пролистывал. «Смерть в танце», по-видимому, повествовала о мире бальных залов, где проходили танцевальные конкурсы, «Круиз к убийству», «Смерть в воде», «Омела убивает»… Он возвращал книги на полку, не испытывая чувства превосходства. Да и с чего бы? Он говорил себе, что Эсме Карлинг своими детективами, вероятно, доставляла удовольствие гораздо большему числу людей, чем он — своими стихами. И если это удовольствие было иного рода, разве кто-нибудь может сказать, что одно недостойнее другого? По крайней мере она с уважением относилась к английскому языку и пользовалась им по мере своих сил. В век стремительно нарастающей безграмотности это уже что-то. Целых тридцать лет она поставляла читателям воображаемые убийства и приемлемые с виду улики, дарила поддающийся контролю страх. Адам надеялся, что когда ей пришлось лицом к лицу встретиться с реальностью, эта встреча была недолгой и милосердной.

Кейт тем временем прошла на кухню. Он последовал за ней, и вместе они принялись осматривать царивший там беспорядок. Раковина была заполнена грязной посудой, на плите стояла немытая сковорода, а из мусорного ведра на грязный пол вываливались консервные банки и смятые картонки из-под молока.

— Она бы не хотела, чтобы мы застали кухню в таком виде, — сказала Кейт. — Ужасно, что эта ее миссис Морган не смогла прийти сегодня утром.

Бросив на нее взгляд, Дэлглиш заметил, как краска смущения, поднимаясь от шеи, заливает ее лицо, и понял, что ее замечание вдруг показалось ей раздражающе глупым и она жалеет, что произнесла эти слова.