Глушь - Арне Даль (2019)

Они зашевелились задолго до рассвета. Камера ночного видения засекла мужчину, когда он, пошатываясь больше обычного, плелся к дому женщины. Мужчина исчез за дверью, и после этого началась непонятная суета, наблюдатель записал, что не понимает, в чем дело, но не описал свою боль. Ему остается только ждать, и больше ничего. Это безумное ожидание.

Мониторы наконец-то переключились на дневные камеры; темная часть суток увеличивалась теперь неожиданно быстро. Дневные камеры лучше для него, учитывая его болезнь, болезнь, которая ставит под удар все будущее наблюдателя.

RP, проклятый пигментный ретинит, из-за которого наблюдателю приходится сидеть близко к экрану, чтобы всё видеть. В последнее время болезнь прогрессировала так быстро, что кажется необходимым сохранить и сберечь каждое зрительное впечатление. И он должен успеть посидеть на террасе в тепле южных сумерек и увидеть сквозь дымку Гибралтарскую скалу до того, как станет слишком поздно.

Общий взгляд. Потом наблюдатель должен встретиться взглядом с ней, увидеть красоту и покой ее глазами.

Наблюдатель позволяет времени идти, тиканье часов отсчитывает минуты. Он видит дату на договоре, словно выведенную золотом. Это все, что осталось, все, что должно произойти ровно так.

Все детали.

Вчерашний день выглядел так многообещающе. Наблюдатель думал, что увидит это снова. Но когда она скинула полотенце, под ним оказался купальник; единственное, что он заметил, это похожее на звезду родимое пятно под скрытой правой грудью. Наблюдатель надеется, что разочарование не проявилось в его отчете.

Дверь, наконец, открывается, она выходит, рука в тонкой кожаной перчатке увеличивает на экране ее лицо, оно такое прекрасное. Потом наблюдатель снова становится наблюдателем, отдаляет изображение и записывает, опошляя все: «09:50: ♀ на веранде с телефоном, звонит. В данный момент ♂ нигде не видно».

Наблюдатель не пишет, что это то, о чем он мечтает.

♂ нигде не видно.

22

Воскресенье, 22 ноября, 09:41

Бергер моментально узнал этот голос. Годы и, возможно, многое другое, конечно, сделали его глуше, но это несомненно был тот же голос, который восемь лет назад кричал что-то про все эскорт-услуги страны.

– Не помню никакого чертова Бергера, – неохотно откликнулся голос.

– Думаю, ты вспомнишь, если подумаешь, Робертссон, – сказал Бергер. – Я участвовал в допросах свидетелей в Орсе. Ты снимал это через окно на свою видеокамеру.

– Я так и не врубился, почему не снимали вообще всё.

– Но ты же это исправил. А теперь работаешь в архиве. У тебя есть доступ к записям?

– После дела Карла Хедблума осталась гигантская куча грязи. Черта с два я полезу в это снова. И вообще, сейчас утро воскресенья.

– Если дотащишься туда во второй половине дня и найдешь эти пленки, можешь заработать денег.

– С чего вдруг НОО будет платить мне черным налом за что-то, что вы можете заказать мне официально в рабочее время?

– Это срочно, – ответил, поморщившись, Бергер. – К тому же, немного полуофициально.

В трубке замолчали. Потом Робертссон сказал:

– Пять штук наличными. В пять часов.

И повесил трубку.

Бергер кивнул и вернулся к монитору. На экране начал появляться список совпадений. Потом исчез.

Пришла Блум, держа в одной руке кабель, в другой спутниковый телефон.

– Мне надо позвонить Стенбуму, – сказала она и вышла на террасу.

На улице было очень холодно. Солнце взобралось довольно высоко по ясному голубому небосклону и заливало пейзаж яркими косыми лучами. Блум спряталась от слепящего света под навесом и набрала номер, держа телефон в тени, чтобы видеть экран.