Город клинков - Роберт Джексон Беннетт (2019)

— Да хватит уже! — говорит Мулагеш. — Хватит! Да проклянут тебя моря, Лалит Бисвал! Да проклянет тебя судьба, тысячу и тысячу раз — за то, что не выучился тому, чему выучилась я! Мы слуги. Мы служим. Гуманизм — вот на что мы ориентируемся, служа! И мы ничего не просим взамен у нашей родины. И мы соглашаемся со всем этим, надевая военную форму. А твоим пафосным выкрутасам и мечтам о мировом господстве не место в цивилизованном мире.

Бисвал смотрит на нее, побелев от гнева:

— Я хотел попросить тебя присоединиться ко мне, — тихо говорит он. — Помочь нам отразить эту атаку. Ты откажешь мне в этом? Бросишь на произвол судьбы своих братьев по оружию?

— Я отказываюсь участвовать в твоей идиотской войне, — чеканит Мулагеш. — Я служу не тебе. Я служу родине. Можешь убить меня, как я убила Бансу и Санхара. Лучше умереть с честью, чем жить как дикарь.

Он отступает от решетки, тяжело дыша. И шепчет:

— Мне на тебя даже пули жалко.

И он разворачивается, сжав кулаки, и уходит.

* * *

Сигруд стоит на пороге слабо освещенной комнаты. Стоит и смотрит на высокий металлический стол у дальней стены. И на тело, что лежит на нем. Ему не составило труда пробраться в крепость — там царила суматоха из-за каких-то отданных Бисвалом приказов. И вот теперь он здесь — и у него нет сил сделать шаг вперед.

Ему нужно подойти — он это знает, и он подойдет, — но прямо сейчас он не может. Не может двинуться.

В воздухе разливается запах крови и сигарет. Ноги у него подкашиваются, сердце бешено бьется. Сигруд йе Харквальдссон всегда довольствовался тем, что есть, и не испытывал жгучих желаний, подобно другим людям, которые всегда хотели чего-нибудь. Но сейчас его посетило отчаянное желание не видеть, отказаться верить глазам, и это желание настолько свирепое, что даже мир обязан подчиниться ему: пусть то, что стоит перед глазами, исчезнет, убежит, спрячется в нору, как гадостный жук.

Но он не может не видеть. И поэтому он стоит один в темной пустой комнате, где пахнет сигаретами и на столе лежит молодая женщина.

Он идет к ней через всю комнату.

Он вспоминает, как впервые увидел ее. Он был молод, слишком молод, чтобы стать отцом, сам, в сущности, будучи еще ребенком. Да и жена его Хильд была такой же. Сигруд прокрался в темную спальню, чувствуя, что нарушает какие-то незримые границы, ведь эта комната была заповедана ему, и туда проходили лишь женщины, бесконечная вереница пожилых женщин и молоденьких служанок. И, конечно, мать Хильд, которая была с ней во время родов. Поэтому открыть дверь в комнату казалось сродни тому, чтобы заглянуть в некий святой храм, запретный для грязных мирян вроде него. Однако внутри он не застал ни богослужения, ни таинственных ритуалов — там были лишь Хильд, лежавшая на огромной кровати — усталая и потная, но улыбающаяся, — и ее мать. А на столе рядом с ними стояла корзинка. Хильд сказала: «Подойди», и голос у нее был хриплый и прерывающийся — так она измучилась. «Подойди и посмотри на нее». И Сигруд подошел. И хотя он неоднократно отправлялся в бой под предводительством отца и избороздил много опасных морей, он вдруг смутился и испугался, возможно, предчувствуя, пусть и бессознательно, что его мир сейчас изменится.

Именно это и случилось, когда он подошел и встал над корзиной, в которой лежала запеленатая маленькая розовая девочка, и лицо у нее было сердито сморщено, словно роды и появление на свет доставили ей массу неприятностей. И он помнит — пока идет через темную комнату в крепости — помнит, как он протянул к ней руку, и та вдруг показалась огромной, грубой и неуклюжей, и погладил одну мягкую розовую щечку костяшкой пальца, и назвал дочь по имени.

Сигруд стоит над лежащим на столе телом.