Город клинков - Роберт Джексон Беннетт (2019)

Фигура вуртьястанского адепта дрожит и идет волнами. Трудно понять, из чего сделаны доспехи — из металла? Кости? Или того и другого? На плечах, локтях и коленях топорщатся шипы, похожие на рожки молодого оленя. В некоторых местах доспех скреплен толстыми полосами кожи, а в других он словно вырос на теле, слился с плотью. Доспехи покрыты давними пятнами, бурыми и красными — наверняка это кровь, забрызгавшая его во время очередной резни.

Она смотрит на наросты шипов и понимает: этот доспех питается кровью. Именно так он вырастает на хозяине, потому и столь прочный. А этот хозяин вдоволь напитал его кровью.

Адепт склоняет голову, к чему-то прислушиваясь, и идет дальше.

«Откуда я все это знаю?»

Доспех весь покрыт орнаментом, а вот меч не украшен никак — это просто четыре фута гладкой стали. Клинок слегка изогнут и толщиной с добрый секач. Весит подобная штука не меньше семидесяти фунтов, однако адепт несет его с такой легкостью, словно это тонкий прутик.

К реке подходит еще один адепт. Оба они очень высокие — в них не меньше шести с половиной футов роста. Конечно, под властью Божеств континентцы вырастали такими высокими — ибо лучше питались и не болели. Второй адепт на ходу поднимает меч. Первый делает то же самое. И тогда…

Трудно сказать, что происходит дальше. Однако Мулагеш все знает — тем самым странным знанием, словно это случилось с ней, просто давно, и сейчас она припоминает. Но ощущения настолько странны, настолько не укладываются в ее картину мира, что ей трудно подобрать верные слова.

Мечи разговаривают друг с другом.

Впрочем, это не совсем так: мечи выполняют роль антенн, с помощью которых адепты разговаривают. Происходит это мысленно, и второй спрашивает первого:

— Беглецы?

Первый отвечает:

— Обнаружены двое.

— Преданы смерти?

Два адепта по-прежнему переговариваются через мечи — а затем память показывает им картину: два сайпурских раба, мать и сын, бегут через джунгли. Первый адепт неотступно преследует их, прорубаясь через подлесок, снося мечом большие деревья. Мальчик спотыкается, мать кидается его поднимать. Адепт заносит огромный клинок и…

Память отвечает:

— Да.

Второй говорит:

— Третий не мог уйти далеко.

— Нет. Не мог.

Оба резко поворачиваются и устремляются обратно в джунгли, обрубая на своем пути ветки. Отправляются на поиски последнего беглеца.

Видение заплывает темнотой. Возвращается свет ламп и голос Панду, который мимоходом замечает:

— …вожди племен жаловались: мол, пушки ваши все время держат нас под прицелом, ну я-то понимаю, что им несладко, но ведь они так много десятилетий жили…

Мулагеш останавливается и упирается ладонями в колени. Внутри тугими кольцами тошнота скручивает желудок — словно змейка вылупляется из яйца.

— Генерал? С вами все в порядке?

Нет! Конечно нет! Совсем не в порядке! Она не понимает, что с ней, но, похоже, она улавливает какие-то моменты прошлых жизней, обычных будней — отвратительных, надо сказать, — древних вуртьястанцев.

А может, это галлюцинации? Вдруг она больна? Теперь-то она лучше понимает Чудри, расписавшую все стены ни на что не похожими рисунками.

— Должно быть… — она сглатывает, — это из-за перепада высот.

Панду молчит. Подняв на него глаза, она видит на его лице необычное выражение.

— Что-то не так, старший сержант? — спрашивает Мулагеш.

— Да так, ничего. Хотите продолжить осмотр, генерал?

Не хочет! Она не хочет! Но должна… И они снова идут по тоннелям с высверленными стенами. И доходят до того места, где уже нет ламп.

— В этом забое работы давно завершились, — отмечает Панду и снимает с крючка лампу.

Улыбается ей и говорит:

— Попытайтесь не чихать, генерал. А то задуете лампу, и придется нам выбираться на ощупь.