Московский детектив - Татьяна Устинова, Татьяна Гармаш-Роффе (2019)

…Работать концертмейстером, особенно в учебных заведениях, на самом деле даже хуже, чем нянечкой в районной больнице. Постоянно приходится затыкать все дырки и за всеми подтирать. И если больничная нянька хотя бы на своих бестолковых пациентов рявкнуть может и, таким образом, сбросить стресс, – то ей, Лене, даже этот простейший способ заказан. В музыкальных училищах ведь все такие ранимые, творческие, тонко организованные – на них прикрикнешь, так они в депрессии из окна выкинутся, а ты потом отвечай. Вот и приходится молча терпеть, покуда студент-скрипач Иванов с тридцать восьмой попытки освоит первый концерт Чайковского. Или на семинарах по дирижированию, по сотне раз в день играть адажио Альбинони и беситься, что молодые дарования никак не могут попасть в такт… А в переменки хватать мобильник, мчаться в курилку и выслушивать недовольные донесения от мамы: что внук (увы, не особо любимый) опять набедокурил и разбил последнюю во всей квартире вазу (можно подумать, у них в семье кто-то кому-то цветы дарит). Или что из детского сада опять звонили – просят сдать очередные сто долларов «на благоустройство территории», и где их брать – решительно непонятно… А студентки, юные, модные, беззаботные (сама-то Лена уже давно чувствовала себя усталой и старой), покуривают рядышком, подслушивают ее телефонные разговоры и насмешливо переглядываются. Им и в голову не может прийти, что когда-то, совсем еще недавно, их незадачливая концертмейстерша сама постоянно моталась по музыкальным конкурсам и едва не выиграла «Гран-при»…

…А в день рождения, когда Лене исполнилось двадцать три, получилось особенно тяжко. С утра – пять семинаров в музыкальном училище, потом – короткий обед в столовке (позволить себе кафе она не могла), а потом еще бесконечная, на четыре часа, репетиция с бестолковым студенческим оркестром в Малом зале консерватории. И ни одна ведь сволочь даже цветочка не подарила! И никто, кроме сыночка, даже не поздравил!.. Так что, когда бесконечный рабочий день наконец иссяк, Лена не выдержала. Хоть и освободилась уже, могла бы домой позвонить, а не стала. И в общую курилку, снимать стресс, не пошла. А вместо этого забилась в закуток под одной из черных лестниц (они его, еще пока школьницами в консерваторию на концерты по абонементам бегали, приметили) и горько разрыдалась. Все никак поверить не могла: неужели это и есть ее предел? Неужели такой незадачливой и выйдет вся оставшаяся жизнь?!

А когда отплакалась, крыша и вовсе поехала: Лена упала на колени, уткнулась головой в грязный пол и взмолилась: «Господи! Да за что же мне все это?! Если бы только можно было начать все сначала!.. С нового листа! Без этой дурацкой музыки. Без Вадима. Без фантазий о «Гран-при». Без всех тех глупостей, что я сотворила!.. Боже, ну, пожалуйста, помоги!»

Ее рыдания гулко аукались по старинному зданию консерватории, сердце от бесконечных слез кололо и трепыхалось – но высшие силы, ясное дело, молчали. Не нарушали ее уединения и люди – поздними вечерами коридоры консерватории пусты, только где-то вдалеке сонатину Клементи наигрывают… В общем, плохо все. Беспросветно и грустно.

«Ладно, – наконец устало велела себе Елена. – Хватит выть. Толку-то с моего рева… А ну-ка, взять себя в руки. И немедленно позвонить домой. Узнать, как там сынуля. Маман, наверно, уже из себя выпрыгивает».

Она сунула руку в сумку, зашарила в ней – и вот вам очередная незадача: мобильника нет. Потеряла? Или в репетиционном зале оставила? Так тогда тоже, считай, пропал – консерватория хоть и рассадник культуры, а ноги забытым вещам тут мгновенно приделывают… Лена резво вскочила на ноги, едва не упала – и тут обнаружила еще одну странность: вместо удобных туфель на плоском ходу она вдруг оказалась обута в смешные лаковые босоножки. Детские. Да и сами ноги в смешных белых колготках стали худыми и совсем детскими, размерчик, наверно, тридцать третий, не больше.

«Все. Я спятила», – в ужасе поняла Елена.