Дар - Наталья Тимошенко (2018)

Окончательно замерзнув, Марк перебрался в машину, завел двигатель, включил печку и уснул. Проснулся через несколько часов, когда часы показывали утро, но еще не рассвело, с затекшей спиной, негнущейся ногой, которую простреливало болью из ружья всякий раз, стоило ему пошевелиться, с сильной головной болью и отвратительным привкусом во рту. Но достаточно трезвым для того, чтобы вернуться в город и продолжить спать в своей студии. Все то время, что Рита бегала с Гретхен по поликлиникам, он безо всяких угрызений совести дрых на диване.

Проснулся лишь к обеду. Контрастный душ и чашка крепкого, сводящего зубы кофе привели его в относительный порядок. Марк некоторое время побродил по квартире, размышляя, не заняться ли какой-нибудь из начатых картин, но так и не расчехлил краски. Проходя мимо стола, на котором осталась незаконченная обложка, смахнул ее в мусорное ведро. В издательство он больше не пойдет. Он не иллюстратор – и точка. Однако с Ритой помириться надо. Ссора ссорой, но не разводиться же на самом деле.

Марк заказал на дом ужин из ее любимого ресторана, снабдил все это бутылкой ее любимого вина (сам он на алкоголь все равно смотреть не мог после ночного виски), придумал длинную извинительную речь и поехал за ней домой. Там его ждал неприятный сюрприз в виде недовольно поджавшей губы Веры Никифоровны, которая рассказала ему о том, где Рита и чем она занималась весь день.

Гретхен, его маленькая Гретхен, тут же бросилась ему на шею и не желала слезать с рук все то время, что он провел в квартире. Только тогда что-то шевельнулось внутри него, шепча на ухо, что в мире есть кое-что поважнее его обид и амбиций.

По дороге в больницу он размышлял, не стоит ли к ужину купить еще и цветов, но так за ними и не заехал. И лишь увидев Риту, идущую по тротуару, он вспомнил о том, что именно важного есть в его жизни. Он давно это понял, но вчера почему-то забыл. Стоя на тротуаре, прижавшись лбом к ее лбу, чувствуя, как она дрожит, видя готовые сорваться с ее ресниц слезы, Марк по-настоящему испугался. Осознание, что он может потерять это важное, накрыло с головой как лавина, замотало в плотный кокон страха и не желало отпускать, чтобы он ни делал. Ужин с вином показался глупым, и едва ли даже дурацкие цветы смогли бы его спасти. Придуманная заранее речь тоже потеряла всякий смысл. Что бы он ни делал, что бы ни говорил, ни обещал, все казалось мелочным и недостойным прощения. И то, что Рита с готовностью отзывалась на каждое его прикосновение, верила каждому слову и обещанию, заставляло чувствовать себя еще большей свиньей и обещать себе всегда об этом помнить.

Когда она наконец уснула, прижавшись к нему обнаженной спиной, Марк продолжал гладить ее по спутавшимся темно-русым волосам, пропуская пряди между пальцев, и рассматривал картины, висящие на стенах. Над барной стойкой кухонного уголка осталась гореть тусклая лампа, ее свет с трудом дотягивался до другого конца большой студии, где стоял диван, картины просматривались плохо, но Марк и так помнил каждую. Он смотрел на ту, которую почти год писал на озере. Пусть не каждый раз, но очень часто Рита при этом была с ним, молча сидела часами, не мешая ему и терпеливо дожидаясь, когда он закончит.

Марк вдруг понял, что спутал кое-что: не Рита виновата в том, что он не пишет картины, а он сам. Те восемь лет после аварии он их не писал. И даже в тот год, что работал в магическом салоне Ксении, по которому он сейчас так скучает, тоже не писал. Он писал их полтора года после знакомства с Ритой, и сам решил, что на них больше не хватает времени. Он может продолжить сейчас, никто ему не мешает, кроме себя самого.

Эти мысли, недовольство собой, тихо спящая рядом Рита, неожиданные открытия и тусклый свет лампы в конце концов усыпили его.