На восемнадцать месяцев моя жизнь упорядочивается. Я съезжаю с квартиры на Ливерпуль-стрит в удобную и просторную комнату подешевле, в двух шагах от подземки. Работа оказывается монотонной, несложной и анонимной и именно по этим причинам подходит мне. Каждый будний день я сажусь в поезд метро, чтобы через полчаса оказаться в офисе. Работа начинается в десять. В мрачной комнате висит зловещая тишина, только шумят процессоры. Даже сидящие рядом сотрудники предпочитают общаться по электронной почте. В обед я хожу в бассейн, затем съедаю сэндвич прямо на рабочем месте. Заканчиваю в шесть и на метро добираюсь до дома.

Помощник редактора — своего рода фильтр. Он должен упрощать и заострять то, что пишут другие. Я удаляю смысловые повторы, правлю грамматические ошибки, переписываю бессвязные абзацы. Привношу порядок туда, где царит хаос. Многословие превращаю в краткость, двусмысленность — в определенность. Я — полицейский слов. Доводить до ума приходится каждую статью, а иногда я сам придумываю заголовки.

Придумывать заголовки нравится мне больше всего. Если в остальном от меня требуется лишь благоразумие и точность автомата, то здесь я могу и порезвиться. В основном мои заголовки основаны на игре слов — лукавые отсылки к знаменитым кинофильмам, книгам или расхожим выражениям. Нынче я забыл их все до единого, помню только, какое невинное удовольствие они мне доставляли. Самое яркое воспоминание о том времени — дорога домой. Вагон ритмически сотрясается, мои глаза закрыты, руки сложены на коленях. Только что мне в голову пришел какой-то каламбур, и я улыбаюсь сам себе. И это лучшая минута за весь день.

Со временем, не сразу, я возвращаю долги. Мой единственный грех в те времена — добродетель. Я веду целомудренную, трезвую и экономную жизнь. Я абсолютно одинок. По вечерам хожу в кино или готовлю простые сбалансированные блюда, которые поедаю перед телевизором. (Я стороной обхожу пабы и рестораны быстрого питания и почти с радостью размышляю о том, как закупориваются артерии и погибают серые клетки в мозгу их завсегдатаев, как надолго я их переживу, насколько чище и здоровее мои внутренности.) По утрам я читаю газету. По выходным сплю дольше обычного, а потом бегаю в Виктория-парке. В субботу вечером занимаюсь йогой, в воскресенье — испанским. Безмятежное, вялое существование. Его даже можно назвать счастливым, если бы не ночи.

«Я мог бы замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя царем бесконечного пространства, если бы мне не снились дурные сны»[5] — этими гамлетовскими словами можно описать мою тогдашнюю жизнь. Днем все кажется таким простым и понятным, так легко поддается объяснению. Деревья в окне; вереница безразличных лиц в вагоне метро; полосы солнечного света и кондиционированный воздух офиса; череда букв, точек и пробелов на экране монитора. Ничто в окружающей реальности не рождает страха, не меняет форму и не выделяется на общем фоне. Все хорошо, все нормально. Я спокоен и доволен жизнью, но стоит только закрыть глаза и провалиться в сон, как все меняется, и под безмятежной поверхностью проступает отвратительная изнанка. Мое прошлое. Ад.

Просыпаясь, я стараюсь поскорее забыть эти сны, убеждая себя, что они — всего лишь создания моего воспаленного воображения. Но если это так, почему они приходят снова и снова? В какой части моего мозга рождаются эти бесконечные ужасы? И почему моя тихая и безупречная во всех отношениях жизнь управляется ночными кошмарами?

Сегодня я уже не помню этих снов. Вряд ли даже тогда я смог бы пересказать их в подробностях, во всяком случае сюжеты и образы ускользали, как только я просыпался. Зато я прекрасно помню свои ощущения: холодный пот, тошнота, головокружение, чувство вины и страх.