Дом последней надежды - Екатерина Лесина (2018)

Новый. Я жива и… и получилось? Я улыбаюсь солнцу, жмурясь, и от света слезы текут из глаз. Ничего… если я правильно поняла, Иоко ушла окончательно. А я плакать не умею.

Или…

Я улыбнулась солнцу.

Жизнь продолжается, а значит… значит, все у нас будет хорошо.

— Женщина, когда ты ворчишь, становишься старой и некрасивой, — Урлак нес меня легко, будто и вправду была я невесома. — Не ерзай…

— Я не ерзаю и не ворчу.

— Но споришь.

— Спорю, — согласилась я, пытаясь вывернуться и посмотреть, что делается за широкой его спиной. — И буду спорить, так что привыкай…

Горячая вода.

Травы.

И обожженные руки. Боль возвращается постепенно. Сперва напоминают о себе ребра, и дыхание мое сбивается. Я сдерживаю стон, однако Урлака не обмануть. Он замирает, потом встряхивает головой и ворчит:

— Надеюсь, оно того стоило…

…спустя час я оказываюсь в постели, укутанная меховым одеялом по самые уши. Повязка туго стягивает грудь, и дышать получается с трудом, но с лекарями не спорят. Господин Нерако недоволен.

И не тем, что его на рассвете выдернули из постели.

Нет.

Как может женщина вести себя настолько безответственно?

…не знаю.

Пузырь со льдом на голове.

Грелка в ногах.

Корка вонючей мази, покрывавшая лицо. И ощущение, что запах ее, отнюдь не травяной, проникает в кожу. Мне становится жарко.

И холодно.

…и я проваливаюсь в сон.

Выбираюсь лишь затем, чтобы выпить горькое зелье…

— Она еще не способна говорить… — голос Урлака гремит, что водопад горы Тэндзю. И грохот этот меня не пугает. Камни? Вода… пускай. Вода тоже бывает живой.

И прохладной.

Сон.

Прерывистый.

Мне так и не удается побывать на берегу, зато я вижу черное солнце, которое встает из неба, чтобы утонуть в земле. Оно клокочет и выплевывает черные протуберанцы, и море закипает, выпуская сонмы разгневанных душ.

Мир странен.

Страшен.

Но… я смотрю в глаза черного бога и нахожу в себе силы выдержать взгляд.

…и у богов есть дети.

Давным-давно, когда мир нынешний был еще мягок и податлив, боги гуляли меж людей, а порой и становились людьми, чтобы в хрупкой шкуре их сыграть в настоящую жизнь.

…боги рождались.

И жили.

…и он тоже не исключение. Он выбрал женщину, чья жизнь была коротка, как полет лепестка сливы. Он дал ей сил… и все равно, даже столетие пред вечностью лишь миг. И пожалуй, та женщина ничем-то не отличалась от прочих.

Разве что смеялась звонко.

И глаза ее были ярки.

И смотрела она на темного бога так, как никто и никогда больше… у нее родился сын, а у того сына — другой… и дочь… и он потерял нити крови, хотя порой и встречал тех, кого мог бы назвать своим ребенком. Их было не так и много, а со временем становилось все меньше и меньше. Обрывались нити судеб, и полотно мира освобождалось от сомнительного дара проклятий.

…потому, когда в один из храмов, в которые люди без нужды заглядывать опасались, подбросили младенца, бог, пожалуй, удивился.

Да.

И заглянул в синие глаза.

Узнал.

Принял. Благословил, как умел, но… что еще он мог сделать? Забрать дитя в нижний мир, вырастить средь демонов-ону и заблудших душ, которые слишком прогнили, чтобы выдержал их Радужный мост? Научить срывать жизни?

Нет.

Он дал силы выжить. И приглядывал. И защищал, как умел, ибо даже жрецы его оказались не чужды страха и отвращения.

Ребенок рос.

И выглянул в мир. И сумел в мире зацепиться. Он был подобен колючему семени репейника, и порой совершал поступки, которые и у мертвого бога вызывали неодобрение, но…

…рос.

…и обзаводился знакомыми. И женщина, принявшая его, — она пришла в храм просить о смерти мужа — действительно позаботилась о мальчишке. Она поселила его в настоящем доме.

Наняла учителей.