Витязи в шкурах - Анатолий Дроздов (2012)

— Не могу, — с деланной грустью вздохнул купец. — Я обещал продать басурменина, а его больше нет — умер. Ибо человек, сменивший веру, везде считается мертвым в своей прежней испостаси.

— Хитер! — засмеялся Пилип. — Долго уговаривал его креститься? — тиун сделал жест рукой, как будто сек плеткой. — Небось, попотел?

— Ничуть! — возразил грек. — Он сам попросился.

— Врешь!

— Вот те крест! — обиженно сказал грек, осеняя себя двуперстием. — Я сам поначалу думал, что раб лукавит — воевода меня упреждал, что верить ему нельзя — умен и хитер. Не прав был воевода… Я ведь не знал, что он музыкант — креститься он раньше захотел. Для меня он был просто добрый раб, которого можно выгодно продать. Думал, может, на свободу через веру выйти хочет — у нас есть обычай выкрестившегося магометанина отпускать на волю. Но он не знает греческих обычаев, никогда в нашей земле не был. Спросил его, почему хочет креститься, отвечает: я много зла сделал этой земле, хочу просить у бога русских прощения.

— Похвально. Какое зло он сотворил?

— Воевода не объяснил, а сам он не помнит — сильно ударили по голове, когда в полон брали. Видно, был добрым воем у поганых — мужчина он сильный, ловкий. Но воевать против врага не воровство. Я стал его восприемником. У нас говорят, что христианину, крестившему магометанина, отпускаются грехи на семьдесят лет вперед. Так что я теперь безгрешный! — ухмыльнулся Костас. — Все благодаря ему. За одно это следовало отпустить. Но тут как-то он взял дудку, и я понял, какое сокровище подарил мне русский воевода…

— На чем он играет?

— На всем. Даже на пиле. Когда нет ничего, может просто свистеть — все равно заслушаешься!

— Музыки много знает?

— Как-то играл полдня — и все новое. Я в музыке добре понимаю, не было повтора. И музыка его мне не знакомая. Спрашивал, кто учил — пожимает плечами. Не помню, говорит.

— Пива много пьет?

— Даже не пригубит. Давал — морщится. У басурменинов нельзя пити, вот он и привык. Только причастие в церкви себе позволяет.

— Поди сюда! — махнул Пилип крестнику грека.

Тот молча подошел и стал у стола, сжимая гусли в правой руке. Тиун протянул руку, чтобы потрепать музыканта по щеке, но тот ожег Пилипа таким взглядом, что тот отдернул ладонь.

— Гордый! — хмыкнул тиун. — Как необъезженный конь. У нас объездят!.. Хочешь быть музыкой у Святослава?

Костас-крестник пожал плечами.

— Еды будет, сколько живот емлет, — стал перечислять Пилип, загибая жирные пальцы, — доброй еды, с княжьего стола! Дадим порты и рубаху шелковые, сапоги козловые — будешь, как боярин ходить. Гривна в год жалованья, а сколько еще князь и бояре серебра в жменю насыпят, коли угодишь!.. Жена, дети есть?

— Боярин, что допрашивал меня в полоне, говорил, что погибли все. Один я.

— У нас долго один не будешь! Киевские девки любят таких чернявых! — загоготал тиун. — Смотри только — не шалить! — погрозил Пилип пальцем. — А то обрюхатишь девку, а она — в ноги князю! Не любит такое Святослав, а пуще его — княгиня. Женись, как надлежит доброму христианину, и живи, как Господь заповедал. Заповеди знаешь?

— Крестный учил.

— А песни сочинять умеешь? Надобно к приезду Игоря.

— Только петь, боярин.

— Хоть так… Сочинители найдутся. Пойдешь ко мне?

— Как скажет отец мой, богом данный, — поклонился музыкант. Костас довольно ухмыльнулся.

— Уважительный! — похвалил тиун. — Поди, погуляй — позовем!

— Будет тебе триста рабов по ногате! — решительно сказал Пилип, когда музыкант ушел.

— А Святослава не боишься? — лукаво сощурился грек.

— За доброго музыку князь мне и пять сотен простит! — хмыкнул тиун. — Беда у нас. Коська-гусельник опился меда и третьего дня как помер. Добрый был музыка, но пил немерено. Князь велел такого же сыскать, а где быстро найдешь? Гусельников и дудочников хватает, но чтоб такой добрый…