Маска резидента - Андрей Ильин (2001)

Капитан пошел на север. Там он случайно встретил живущего отшельником охотника-промысловика. Тот не только не передал его в руки ближайшему милицейскому патрулю, что само по себе удивительно, но и принял как равного. Совместными усилиями под избушкой они вырыли схрон, куда беглец прятался, если к охотнику наведывались власти. Раза два захаживали разыскивающие беглецов-зеков гэпэушники, но найти они ничего не могли, потому что их натасканные на человечину собаки отказывались подходить к избе, пропахшей медвежьим духом. На этот случай охотник держал ручного медведя. Так они жили, совместными усилиями добывая прокорм, шесть лет. Охотник оказался тоже не охотником, а беглым, но лет на десять раньше, заключенным, в прошлом жандармским унтером. Откуда он раздобыл документы, бывший жандарм не распространялся. Когда он умер, документы по наследству достались беглому капитану, который собрал пожитки и отъехал еще на тысячу верст дальше. Тогда-то он и «подрос» чуть не на двадцать лет. Но сильно это в глаза не бросалось. Таежная жизнь не молодила, отпущенная по грудь борода и усы способны состарить и подростка.

Пропустив все амнистии, новоиспеченный охотник к людям не вышел и так и жил своим уставом, наведываясь изредка в ближние поселки сдавать шкуры и прикупать патронов и соли. Его, кроме дней выборов, не беспокоили. Вплоть до сегодняшнего дня.

Так единым узелком судьба связала работника государственной системы безопасности и беглого, живущего по чужому, доставшемуся ему от царского жандарма, паспорту, зека. Чего только на этом свете не случается. Диву даться можно!

Два дня дед, не отходя, отпаивал, обмазывал меня травяными настоями. На третий я решил возвращаться. Я не мог поступить иначе. Там был Резидент, там была дискета. Мне не с чем было являться пред светлы очи начальства. Что бы я рассказал, особенно после гибели ревизоров? Резидент не Дурак, найдет способ навешать на меня всех возможных и невозможных собак, хоть на мертвого, хоть на живого. На мертвого предпочтительнее.

Реабилитировать меня могла только дискета. Я мог либо ее добыть, либо погибнуть. Без середины. Другого выхода из этого леса для меня не было.

Выбросив кровавые лохмотья, я экипировался в снятую с убитых боевиков одежду и обувь. Моральная сторона трупного мародерства меня волновала мало. Что мне заботиться о душе, когда надо сохранить в целости ноги. На хромых ногах и душа спотыкается. Мне бы живым выбраться, а грехи я как-нибудь замолю после. Тем более это не самый тяжелый из всех, что я совершил за свою жизнь. Было бы кому замаливать, а там разберемся.

Дед подозрительно наблюдал за моими сборами.

— Чудак человек, днями еле ноги унес и опять башку в капкан суешь. А как захлопнется? Чего не живется спокойно?

— Дела, дед. Дела, — односложно отвечал я.

— Важнее жизни дел нет.

Ну дедок, прямо афоризмами чешет! Наконец я решился подобраться к главному, давно терзавшему меня вопросу.

— Дело, поди, горячее будет… — закинул я хитрую удочку. Но такого матерого окуня, каким был старик, моя дохлая наживка не заинтересовала. Возраст не тот, на что попало клевать. Такого и бреднем не ухватишь, а я удочками размахался.

— Говорю, кулачками дело не обойдется.

— Ну? — спросил дед.

— Оружие даешь? — плюнул я на соблюдение дипломатического этикета.

— Чего не дать, бери. Вона они за заимкой в овраге валяются, — подозрительно легко согласился дед.

— А патроны?

— А патроны не дам. Мало ли ты в кого ими пулять удумаешь. Чужая душа — потемки.

— Ну, ты даешь, дед! Ты же сам видел — в кого. Сам двух убил! — возмутился я.

— Те, кого я убил, меня первого стрельнуть хотели. А тех, что ты рассказываешь, я не видал. Ты сегодня их постреляешь, а завтра скажешь: «Погорячился».

Вредный дедок, возразить бы ему в три этажа на такие слова, да нельзя, спаситель все-таки.