Стань неуязвимым - Эви Пумпурас (2021)

Защитить эго и отстоять свою честь – не одно и то же.

Заключение: Как стать пуленепробиваемым

Когда все закончится, единственное, что имеет значение – это то, что ты сделал.

Александр Македонский

– Мне нужно кое-что тебе показать, – сказал отец, припарковывая машину. Мы только что миновали длинную, извилистую дорогу через гористую местность греческого острова Хиос. Был знойный день середины лета, и там, откуда мы приехали, десятки ребятишек плескались в кристально-чистой воде Эгейского моря, собирали у скал моллюсков и ели мороженое. Мне было девять лет, и больше всего на свете мне хотелось того же, но вместо этого мы приехали в древний монастырь на самой вершине горы.

– Зачем мы здесь? – спросила я отца. Вместо ответа он молча направился к обнесенному стеной двору монастыря. Я пошла за ним.

Догнав его, я оказалась на эдаком плато. Нашим глазам предстал каменный архитектурный комплекс с белеными стенами. Белизна эта казалась еще ярче на фоне синего неба и черепицы, покрывавшей крышу. Большая стальная входная дверь была украшена черными крестами.

– Что это за место? – снова спросила я, когда мы вошли в открытые ворота.

Словно в ответ на мой вопрос появилась монахиня. Она подошла к отцу, вежливо поздоровалась, он ответил, и монахиня жестом пригласила нас следовать за ней к центральному зданию – небольшой церквушке. Никогда прежде я не бывала в подобных местах, и потому всю дорогу завороженно молчала. Монахиня подошла к алтарю и, указав на большое коричневато-бордовое пятно на белом мраморном полу, сказала: «Вот здесь их и убили».

Монастырь святого Мины стоит на вершине холма, откуда открывается вид на деревню Неокори, что на острове Хиос, где вырос мой отец. Монастырь возведен в пятнадцатом веке и знаменит как место Бойни 1822 года, когда тысячи преследуемых греков искали убежища в его стенах, а угодили в ловушку турецкой армии. В течение нескольких лет здесь было убито и сожжено живьем более трех тысяч греков.

Я переводила взгляд с земли под ногами на отца, он же просто кивал. Монахиня издалека наблюдала за тем, как на моем лице мало-помалу отражалось осознание произошедшего. Потом она медленно повернулась и повела нас в маленькую комнатку за алтарем. Когда мы оказались внутри, я почувствовала, что от стен исходит какой-то странный запах, но не могла понять его природу. Сама комнатка напоминала пещеру – сырую и холодную, выбитую прямо в скале. Постепенно глаза мои привыкли к полумраку, и я увидела их: сотни и сотни черепов, лежащих на груде костей, уставились на меня своими пустыми желтоватыми глазницами. Тут я поняла: это не пещера, а склеп!

– Это черепа мужчин, женщин, детей и младенцев, убитых турками, – пояснила монахиня. В голосе ее не было ни гнева, ни отчаяния, словно она давно примирилась с этой немыслимой трагедией, и теперь просто излагала факты. В детстве это не укладывалось у меня в голове: «Зачем кому-то убивать младенцев? Или вообще – греков? Что плохого сделали греки, чем заслужили такую ненависть, чтобы извести под корень целую цивилизацию?»

Мы видели результат массовой резни. Спустя почти четыре столетия турецкого господства, в 1821 году, устав от преследований и притеснений, греки подняли бунт и объявили себя независимыми от Османской Империи. Ответная мера была суровой и жестокой: на остров была отправлено более чем сорока тысячная турецкая армия.

Вслед за монахиней мы вышли из церкви, вновь оказавшись на залитом солнцем дворе. Она остановилась у колодца с питьевой водой и, взяв меня за руку, подвела к нему.

– Там, внутри прятали детей, – сказала она. – Родители надеялись, что если спрячут детей в колодце, то спасут их.

– Что же случилось? – спросила я.

– Турки подожгли колодец.

Я посмотрела в черноту скважины, потом – снова на монахиню. Помню, как подумала про себя: «Надеюсь, они давали им сдачи! Надеюсь, они боролись до конца!»