Шаг над пропастью - Наталья Александрова (2018)

Но высшие силы – они на то и высшие силы, что не спрашивают, что ты предпочитаешь. Они делают то, что считают нужным, а человек для них – всего лишь слепое орудие. А кого интересуют мысли и чувства слепого орудия?

Тем временем карандаш полз и полз по бумаге, постепенно приобретая уверенность.

Я пригляделась к каракулям, постепенно заполняющим лист блокнота, и с трудом разобрала: «Я хранил его много лет и теперь должен передать тебе».

– Но почему именно мне? – спросила я, подняв глаза на Павла Васильевича.

Впрочем, я уже знала ответ и ничуть не удивилась, когда он написал: «Так хотят звезды».

Звезды, звезды! Опять эти звезды! И никого не интересует, чего хочу я!

Карандаш снова со скрипом пополз по бумаге. Я видела, что Павел Васильевич до предела утомлен, его дрожащие пальцы едва удерживали карандаш, но он старался дописать еще какое-то слово, донести до меня свое послание. Вот он завершил слово длинным, неровным росчерком, пальцы разжались, выронили карандаш, веки опустились, и обессиленный мужчина задремал. Лицо его разгладилось, как у человека, который исполнил свой долг, завершил тяжелую, но необходимую работу.

Я склонилась над блокнотом.

Буквы клонились, расползались, сталкивались, наползали одна на другую, карандашная линия то и дело прерывалась. Я никак не могла прочесть короткое слово, которое нацарапал на листке Павел Васильевич. Всего четыре буквы, но именно в этих буквах сосредоточен основной смысл его сообщения…

Я закусила губу, взглянула на лицо больного.

Оно было спокойным, умиротворенным, он спал сном праведника, и будить его было бы жестоко. Да и поможет ли это? Похоже, что Павел Васильевич истратил все свои силы на эту последнюю запись. Значит, я должна сама ее прочесть.

Я осторожно взяла блокнот у старика, стараясь не потревожить его зыбкий сон, поднесла страницу с последней записью к настольной лампе. На просвет стали видны тонкие, едва заметные штрихи, соединяющие разрывы линии.

Первая буква, несомненно, «С». Следующая – то ли «О», то ли «А». Третья, кажется, «Б», а четвертую никак не прочесть – видимо, под конец Павел Васильевич совсем обессилел… может быть, он не дописал это слово? Может быть, он хотел написать слово «собака», но силы оставили его на середине?

Но нет, у него вид человека, который завершил важный труд, – значит, он дописал слово до конца…

Но что же это за слово?

Я вернулась к его креслу, опустилась рядом с ним на ковер и попыталась проследить за взглядом Павла Васильевича.

Куда он смотрел перед тем, как задремал?

Его взгляд был направлен на верхнюю полку книжного шкафа. Там стояли дореволюционные книги по истории Российской империи, тома Ключевского и Соловьева.

При чем здесь история России?

То есть, конечно, тайна, которую хранил Павел Васильевич, тесно связана с историей, в том числе с историей России, но он хотел передать мне не ссылку на исторический труд, а какое-то конкретное указание.

На той же полке, помимо исторических книг, стояло несколько статуэток – старинная фигурка шахматного коня из пожелтевшей от времени слоновой кости, глиняная фигурка женщины с кувшином в руках, сова из темного стекла…

Сова!

Вот какое слово из четырех букв написал Павел Васильевич на листке блокнота!

Я бросилась к шкафу, подставила стул – иначе мне было не дотянуться до верхней полки, схватила сову…

Она оказалась неожиданно тяжелой, и я ее чуть не выронила.

Слезла со стула, поднесла сову к письменному столу, внимательно осмотрела.

Сова как сова – небольшая тяжелая статуэтка из темного стекла, никаких углублений или тайных пружин, никакого тайника. Кроме того, она слишком мала, чтобы спрятать в ней корону или венец. В ней мог поместиться разве что перстень, в крайнем случае браслет, но ведь речь шла именно о венце, венце Чингисхана…

Я еще раз осмотрела статуэтку, взвесила ее на руке.