Барахтаюсь изо всех сил, выныриваю на поверхность, проясняю мысли. Я знаю, откуда это. Мое чувство вины. Не что иное, как мое коварное пошлое чувство вины. За то, что не смогла спасти Анну. Оно разрывает меня, а сознание, чтобы избежать полного уничтожения, ищет выход – любой, даже такой ничтожный и жалкий, как мысли о том, что не такая уж она была хорошая, моя сестра.

Какие жалкие и ничтожные потуги Ленцена. И как ничтожна и жалка я, если поддаюсь на его уловки. Слишком возбуждена, слишком устала, слишком податлива. В голове пульсирует боль. Надо собраться. Ленцен взял ладью, но ферзь и король еще на доске. Сосредоточиваюсь. И по мере того, как прихожу в себя, понимаю, что я услышала на самом деле. Что он на самом деле сказал. Ведь как он говорил? В словах его была личная злость на нее. На Бритту. На Анну. И мне все становится ясно. Господи.

Я ведь об этом ни разу не подумала. Я всегда исходила из того, что полиция поймала бы преступника, будь он связан с Анной, не будь она случайной жертвой. А сама считала, что Анна умерла потому, что кто-то воспользовался обстоятельством, что молодая симпатичная девушка жила одна на первом этаже и иногда оставляла открытой дверь на террасу. А может, это не так? Может, это не несчастный случай? Такое ведь возможно? Может, Анна действительно была знакома с монстром?

– И потом, – продолжает Ленцен таким тоном, словно и не заметил моего смятения, с которым я пытаюсь совладать. – Очень захватывающим, на мой взгляд, получилось описание убийства, собственно та глава, где Софи находит сестру. Это очень трогает, когда читаешь – сопереживаешь героине. А каково вам было, когда вы писали эту сцену?

У меня задергалось правое нижнее веко, и я ничего не могу с этим поделать.

– Трудно, – отвечаю я.

– Фрау Конраде, – говорит Ленцен, – надеюсь, у вас не создается впечатления, что мне не нравится ваша книга, знайте, это не так. Например, главная героиня Софи – мне было очень интересно следить за ней на протяжении всего романа. И все же есть несколько моментов, которые, намой взгляд, несколько выпадают из общего строя книги. И мне, естественно, воспользовавшись случаем, хочется узнать непосредственно у автора, почему эти моменты изображены именно так, а не иначе.

– Вот как? – говорю я. Мне нужно время, чтобы справиться с приступом тошноты, и вообще, мне нужно выиграть время. – Кто еще, кроме жертвы, на ваш взгляд, выпадает из общего строя?

– Кто еще? Например, убийца.

– Да?

Это уже очень интересно.

– Да. Убийца представлен бездушным монстром, типичным психопатом. И потом, этот дешевый ход, что он обязательно должен был оставить что-то на месте преступления. От писательницы уровня Линды Конраде я ждал более сложной прорисовки персонажа.

– Но ведь бывают же на свете психопаты, – говорю я.

Один из них сидит напротив меня, думаю я. Но вслух не говорю.

– Согласен. Но в жизни их очень мало, а между тем они появляются в подавляющем большинстве детективов и триллеров. Почему же и вы вывели такого одномерного, плоского героя?

– Я считаю, что добро и зло существуют на самом деле. И это я пыталась показать.

– Зло как таковое? Вы уверены? Разве оно не есть в каждом из нас?

– Возможно, – говорю я. – В той или иной степени.

– Так что же вас привлекло в преступнике из вашей книги? – спрашивает Ленцен.

– Ничего, – отвечаю я.

Я почти выплевываю слова, с презрением.

– Ничего. В холодной, больной душонке убийцы из моего романа меня ничто не может привлечь. Кроме одного – позаботиться о том, чтобы навсегда упрятать убийцу за решетку.

– Это возможно только на страницах романа, – с апломбом заявляет Ленцен.

Молчу.

А сама думаю: вот увидишь.

«Увидит ли? – тут же с сомнением переспрашиваю саму себя. – И как же это будет?»

– Возможно, было бы интереснее, если бы у преступника был более сложный психологический мотив? – продолжает Ленцен.