Тринадцать свадеб - Пейдж Тун (2017)

— А-а, Canon, — замечает он. — А я люблю Nikon.

Да мне до лампочки, честное слово.

— Боб, — представляется он, протянув руку.

— Дядя Боб? Не шутите? — спрашиваю с улыбкой. Все в шоколаде. В речи англичан часто встречается присказка «Боб — твой дядя», которая означает, что все сложится, как нельзя лучше, все будет в шоколаде.

— Боюсь, что так. Что за линзы?

— 35 мм, прайм, — их хорошо использовать для портретной съемки, и я надеюсь, что жених вот-вот приедет.

— Да? — корчит он мину. И вот жених заходит в церковь.

— Прошу прощения, — говорю я, но Боб стремительно припадает к полу прямо посреди прохода и зовет своего племянника.

— Себ! Иди сюда, парнишка. Встань сюда, ладно? Освети нас улыбкой. Замечательно!

Щелк. Щелк. Щелк.

Нет, ну какая наглость!

— Прошу прощения, можно мне…

Он не трогается с места.

— Прекрасно, мой мальчик. Повернись чуть вправо. Руку на бедро. Идеально.

Я сдаюсь. И я вообще не хочу, чтобы мне позировали. Продолжаю снимать разные детали, пока Боб не прекращает свое глупое занятие, и тогда я незаметно делаю несколько удачных, естественных снимков, когда Себ общается со своей матерью и шафером, а затем идет к алтарю.

Увидев духовой орган, я замираю. Он не такой громоздкий и пугающий, как те, которые мне недавно пришлось увидеть. У него только две клавиатуры — или два мануала, как еще их называют — и за два десятка блестящих серебристых труб. У некоторых из самых больших органов, которые есть на свете, встречается до семи клавиатур и более двадцати тысяч труб. Органная педаль, представляющая собой деревянную клавиатуру, на которой играют ногами, из-за частого использования вся истерлась и запачкалась. Пожелтевшие, с потрепанными краями страницы, исписанные нотами, уже стоят на месте, а несколько копул — регистровых рукояток кремового цвета, контролирующих звук, который будет извлекаться при нажатии на мануалы, — уже выдвинули, задав нужное положение. Все готово к выходу невесты.

При виде музыкального инструмента я начинаю чаще дышать. Не должна на меня так влиять груда дерева, металла и пластика. Вообще нелепость какая-то. Заставляю себя подойти к органу и пробегаюсь пальцами по клавишам. В висках бешено стучит, но я задерживаюсь у инструмента и через некоторое время убираю руку. Потом поднимаю фотоаппарат и начинаю фотографировать. Закончив снимать, я чувствую себя относительно спокойно.

К счастью, двери распахиваются, пропуская внутрь яркий свет, и Нина, наша невеста, заходит в церковь. На ней белое платье из шифона и шелка со сборчатым корсетом, дополненным американской проймой и кружевным воротничком. Воздушная юбка, усыпанная блестками, выгибается, как колокол. Еще на ней фата, через которую свободно проходит свет, и невеста выглядит как настоящий ангел. Три подружки невесты, тоже в великолепных длинных платьях разных оттенков розового, парят вслед за ней. Но центральная фигура на снимке — это невеста, несущая свет и умиротворение. И тут под моим локтем оказывает Боб.

— Красиво, — говорит он, тоже делая фотографию. Я не верю своим ушам. Он не шутит? К счастью, я успела сфотографировать, но чем он, простите, думает?

И на протяжении всей церемонии он продолжает мне пакостить. Иногда Боб загораживает вид, и он даже не выключил звук, так что каждый раз, когда он делает снимок, фотоаппарат издает сигнал, и священник переводит на нас взгляд. Хочется выкрикнуть: «Это не я!», но вряд ли это приведет к чему-то хорошему.

Когда мы делаем групповые снимки на месте празднования свадьбы, становится даже хуже. Он становится справа от Рейчел и раздает указания собравшимся.

— Девочки, держим букетики вот так, — окликает он подружек невесты. — Прямо здесь, чуть выше бедра.

Рейчел ничего не снимает.

— Извините, но мы так не работаем. Нет, просто примите естественный вид, — обращается она к группе. — Не надо их на бедра.