Тринадцать свадеб - Пейдж Тун (2017)

Устанавливаю монопод за кафедрой и делаю пару снимков с женихом на фоне великолепного собора, бесконечностью простирающегося позади него. На нем черный сюртук, светло-серая рубашка и красно-буро-оранжевый галстук. Для съемки я взяла объектив Рейчел в 24–70 мм, так что я могу быстро переключаться между женихом, который стоит неподалеку, и невестой, направляющейся к алтарю с другого конца церкви. Я слишком нервничаю, не могу рисковать и поменять линзы — слишком поздно. Играет орган, и музыка разливается по бескрайнему пространству, а низкие ноты гремят так, что отзывается каждая клеточка тела.

Изо всех сил замотав головой, заставляю себя сконцентрироваться. Вот идет невеста.

Долгий же путь предстоит Бинки, ее пяти подружкам и двум девочкам, которые несут цветы, но, по всей видимости, они упиваются каждой секундой. Еще ни разу не видела такой слаженной на вид свиты: каждая подружка одета в длинное красно-буро-оранжевое платье с «русалочьим хвостом», каждая из них — стройная и симпатичная, и даже весят они, наверное, одинаково. Две девочки с цветами выглядят мило, точно ангелочки, в белых кружевных платьях с оранжевыми поясами, которые прекрасно вписываются в общую картину. Интересно, есть ли среди подруг Бинки дурнушки. Почему-то я в этом сомневаюсь. Даже если и есть, бедняжки точно никогда не вошли бы в свиту невесты. Представляется, что такой состав был избран исходя из совершенства внешнего вида девушек.

Я не могу дождаться, когда же смогу занять ту выигрышную для съемки позицию, которую выбирает Рейчел в церквях, но в итоге испытываю острое разочарование. Собор кажется таким огромным, что приходится сомневаться в том, что невеста, жених и гости вообще чувствуют себя сопричастными к службе. Никто не подносит платочки к глазам, а на лицах едва проступают эмоции. В какое-то мгновение ловлю себя на том, что обращаю больше внимания на группу туристов из Японии, которые фотографируют Октагон.

Как только церемония заканчивается, бегу изо всех сил в сторону выхода, чтобы сфотографировать жениха и невесту, когда они будут идти по проходу. Все это ради фотографий, а вообще мы никуда не торопимся, поэтому, как только они достигают конца огороженной зоны, они поворачиваются и приветствуют своих гостей.

На флеш-карте, которая стоит в фотоаппарате, почти не осталось свободного места, поэтому я становлюсь на колени и вынимаю из сумки черный чехольчик и меняю карту.

— Есть хорошие?

Подавляю вздох, подняв глаза на необъятную американку средних лет, уставившуюся на меня.

Не могу удержаться.

— Нет, если честно, сегодня неудачный денек.

— Что? — у нее меняется выражение лица, а потом она расплывается в улыбке. — Такие вы забавные, британцы, — говорит она и удаляется, переваливаясь с ноги на ногу.

Вообще-то я из Австралии.

Поднимаю сумку и иду искать Марию. Мы отсняли десятки фотографий в естественной обстановке в соборе, а потом вывели гостей на газон для групповых снимков.

Никогда еще мне не приходилось делать таких общих фотографий. В палатах парламента и то не наблюдается такого противоборства. Отец Бинки отходит от ее матери. Бабушка Беатрис хочет, чтобы кузен Эрнест держался от нее за километр. Тетя Роза и дядя Берти не разговаривают друг с другом уже три года. Нам дали прямые указания даже не пытаться поставить этих людей в одну и ту же группу, и у нас список длиной в мою руку до локтя, в котором обозначены все составы, в которых Бинки и Чарльз потребовали сфотографировать гостей.

Когда мы заканчиваем с общими фотографиями, у меня начинает трещать в голове, и я уверена, что от этой боли поможет избавиться только алкоголь. Слава богу, Мария помогает мне. Без нее я пропала бы.

— Тебе нужна карта? — спрашиваю ее.

— Памяти осталось маловато, да, нужна, — отвечает она.

— Можно поменять до праздника.