Мужская душа - Бьорн Зюфке (2020)

Кроме того, мужчина не примет такие «насильственно вырванные» чувства как свои собственные, что вполне объяснимо: «Моя жена говорит, что я похож на раненого мальчика, а мой психотерапевт считает меня беспомощным». Все остается далеким, интеллектуальным, теоретическим, эмоциональным уроком. Почему бы не использовать свое собственное любопытство и интерес мужчины к самому себе? Почему бы не выйти на его арену логики и рациональности и не попытаться понять ее и, возможно, получить там немного пищи для размышлений? Как и в любом разговоре, в терапевтическом дискурсе имеет смысл внимательно слушать, обращать внимание на слова и сопровождающие их жесты и мимику, на противоречия и необычные детали. Как говорит Морфеус в фильме «Матрица»: «Дежавю, повторение одной и той же последовательности – сбой в матрице указывает на то, что они что-то меняют!» То же самое относится и к мужчинам: несоответствия, непонятные моменты, необычные вещи являются ошибками в тенденции к экстернализации. Они указывают на то, что в этом вопросе внутренний мир не на 100 процентов закрыт, что-то пытается выйти на поверхность.

Мы приветствуем это «что-то» в психотерапии, пытаемся понять это, спрашиваем, что нужно чувствовать здесь и сейчас, где и как это чувство может ощущаться в теле. И мы предлагаем варианты дифференциации: там, где многие мужчины изначально различают только «хорошие» и «плохие» чувства, вскоре становятся более заметными желание и удовольствие, страх и гнев. Возможно, даже градация интенсивности чувств: опасение – это еще не страх, страх – еще не приступ паники.

В конце этой главы я хотел бы привести более длинный пример, чтобы проиллюстрировать четыре только что описанных терапевтических этапа. Однако на практике соответствующие участки пути не выстроены в четко очерченную форму. Напротив, весь путь в рамках терапии необходимо проходить снова и снова, иногда каждый раз заново. Однократное преодоление 1-го или 2-го этапа не означает, что они больше не играют никакой роли в жизни и психическом функционировании мужчин. Поэтому в скобках я отметил, какой этап терапевтического процесса проходит в настоящее время.

Ноябрьским вечером, за пять минут до окончания рабочего дня и начала моего отдыха, г-жа Геринг звонит в мужской консультационный центр и твердым, но озабоченным голосом просит назначить встречу со своим младшим братом, который, по ее мнению, может совершить самоубийство. Вы спросите, почему я спешу назначить встречу после короткого разговора с г-жой Геринг в обход нашего маленького листа ожидания? Потому что мужчины-самоубийцы так же популярны у амбулаторных психотерапевтов, как репелленты у комаров.

Мысли о самоубийстве 32-летнего г-на Туле, которые он тайно признает в первоначальном разговоре, появились совсем недавно: его старший брат, который был его лучшим и единственным другом, совершил самоубийство – без прощального письма, без объяснения причин. Он, переживая разрыв, все больше и больше закрывался от общества и неоднократно отвергал предложения сестры о помощи. Я снова вспоминаю об ужасных статистических данных о самоубийствах мужчин и задумываюсь над тем, почему же мы, мужчины, скорее умрем, чем обратимся за помощью.

Во время второй встречи Туле рассказывает о своей семье. У меня складывается впечатление, что самоубийство его брата – это что-то вроде вершины айсберга, подводная часть которого, возможно, не опасна для жизни, но очень и очень холодна. На следующий сеанс он приносит фотографии своей семьи. Итак, сначала мы говорим об эмоциональной холодности его родителей, затем о его отношениях с умершим братом, его огромном чувстве вины за то, что он не спас брата от смерти. Я спрашиваю его о мыслях о самоубийстве. Он отвечает, что не хочет поступить так, как его брат. «Нет, вы можете получить помощь!» – говорю я, и мы оба радуемся – немного сдержанно, но это уже прогресс.