Кот в сапогах - Тик Людвиг

. (Опускается на колени.)Видишь — я клянусь тебе здесь, перед ликом этого ясного неба…

Гинц (подходя с вежливым поклоном). Тысячу извинений — не будете ли вы столь любезны перебраться в другое место? Своими благочестивыми молитвами вы мешаете охоте.

Он. Призываю в свидетели небеса, землю — что еще? Тебя самое, тебя, что дороже мне земли, неба и всех стихий… Что вам угодно, любезнейший?

Гинц. У меня охота… Нижайше прошу…

Он. Варвар! Кто ты такой, что дерзаешь прервать клятвы любви? Не женщиной ты рожден, не в лоне человечества дом твой!

Гинц. Если вы соблаговолите заметить…

Она. Ну подождите минутку, голубчик, вы же видите — любимый в опьянении стоит на коленях.

Он. Веришь ли ты мне теперь?

Она. Ах, разве я не поверила тебе еще до того, как ты сказал хоть слово?

(Нежно склоняется к нему.)Дорогой! Я… люблю тебя! Невыразимо!

Он. Не схожу ли я с ума? О, если еще не сошел, почему я, несчастный, презренный, этого не делаю от столь непомерного счастья? Ужели я стою на земле? Взгляни на меня, дражайшая, и ответь мне: не стою ли я на солнце?

Она. Ты в моих объятиях, и им не разомкнуться боле.

Он. О, пошли! Эта плоская равнина слишком тесна для моих чувств, взберемся на самую высокую гору, дабы оттуда поведать всему миру, как я счастлив!

Оба в спешке и в восторге уходят.

Бурные аплодисменты и крики: «Браво!» в партере.

Визенер(хлопая

в ладоши).Любовник здорово выложился… Тьфу, черт, я так хлопал, что ладони горят.

Сосед. Вы слишком неумеренны в изъявлении восторгов.

Визенер. Да, уж я таков.

Фишер. Ах, вот это было для души! Я просто ожил!

Лейтнер. Сцена поистине классическая.

Мюллер. Но так ли уж она необходима для единства действия?

Шлоссер. А мне плевать на единство. Если я плачу, то плачу, и все тут. Сцена была божественная!

Гинц. Что ни говори, а такой чувствительный народ кое на что еще сгодится! Вот они опять ударились в лирику и даже топать перестали.

(Озирается кругом.)А улова по-прежнему никакого.

В мешок заползает кролик.

(Бросается к мешку и завязывает его.)Милости просим, дружище! Вот и дичь — причем в некотором роде из моих кузенов. Да, таков уж нынче мир — сын на отца, брат на брата; если хочешь в нем пробиться, дави других.

(Вынимает кролика из мешка и засовывает в ранец.)Ай-яй-яй! Надо мне поистине держать себя в узде, чтобы самому не слопать эту дичь. Поскорей завяжу ранец, чтобы обуздать свои чувства. Фи! Стыдись, Гинц! Разве не долг благородных сердец — жертвовать собой и своими склонностями счастью близких? Разве не затем мы живем? А ежели кто не способен на это — о, лучше бы не родиться ему на свет! (

Собирается уйти за сцену, но гром аплодисментов и крики «Бис!» заставляют его еще раз повторить последнее красивое место монолога; после этого он отвешивает публике почтительный поклон и уходит с кроликом в ранце.)

Фишер. Какое благородство!

Мюллер. Какая высокая человечность!

Шлоссер. Все это еще способно усовершенствовать нравы. Не то что всякие там балаганы, когда тебя так и подмывает дать автору в морду.

Лейтнер. Я тоже совсем растрогался. Соловей, влюбленные, эта последняя тирада — нет, местами пьеса просто великолепна!

Зал во дворце.

Большая аудиенция.

Король, принцесса, принц Натанаэль, повар. Все в парадных костюмах.

Король (сидя на троне). Ко мне, повар! Настал час держать ответ; я сам возьмусь за разбор этого дела.

Повар (опускаясь на одно колено).Да соизволит ваше величество отдать свои указания вашему покорнейшему слуге.