Малуша. Пламя северных вод - Елизавета Дворецкая (2020)

– Ладно, ешь свою кашу, – Князь-Медведь отвернулся. – Утро вечера удалее, завтра еще потолкуем.

* * *

Каша была вкусная, с конопляным маслом, только несоленая. У княгини на дворе Малуша едала и получше, но никогда раньше так не радовалась миске каши. Пустую миску Князь-Медведь забрал у нее и унес к двери, где стояла лохань. Потом опять сел у печки и стал глядеть в устье, где дотлевали последние угли.

Малуша украдкой осмотрелась. Что бы она ни решила завтра, сегодня ей уж верно придется здесь ночевать. А где спать-то? Лавка, на которой она сидела, для спанья слишком узка, полатей в избушке нет. Она ведь строилась не для семьи. Лежанка здесь всего одна.

Князь-Медведь свою личину никогда, что ли, не снимает?

– Скучно так сидеть, – сказал он, едва успела она это подумать. – Расскажи что-нибудь.

– Что? – недовольно откликнулась Малуша, с тоской предвидя, что придется опять излагать все с начала про себя и Святослава.

– Ты байки знаешь какие-нибудь? А то ведь я со скуки того… могу тебя съесть.

Малуша тихонько фыркнула. Почему-то она не поверила этой угрозе. Несмотря на шкуру на плечах и личину, Князь-Медведь не выглядел существом, способным съесть девушку. Голос у него был глухой, как у того, кто не привык много разговаривать, но казался если не добрым, то хотя бы и не злым.

– Баек я много знаю, – она успокоилась. – Скажем, про то, как один человек со своим сестричем жил в лесу…

– Ну, давай, – хмыкнул Князь-Медведь, словно хотел сказать: как в лесу живут, я лучше тебя знаю.

– У одной знатной женщины должен был родиться ребенок, но она была тяжела уже шесть зим, а ребенок все не рождался, – начала Малуша.

«Сагу о Вёльсунгах» она хорошо знала, поскольку одну зиму за другой слушала ее в гриднице. Но в этот раз все было иначе: при упоминании о беременности она сразу подумала о себе, и то, что раньше было лишь любопытным случаем из древних времен, сейчас испугало, как грозное предсказание. Однако она храбро продолжала:

– И вот она решила, что нельзя так больше и пусть лучше дитя у нее из чрева вырежут, а если она умрет, то так тому и быть. Так и сделали, и дитя оказалось мальчиком, очень крупным и тяжелым. Он поцеловал мать свою, и она умерла. Дитя назвали Вёльсунг. Когда отец его умер, он стал князем всей земли Гуннской; был он велик ростом, великой мощи и отличался во всех мужских делах. Был он отважный воин, и никто не мог превзойти его в ратной доблести…

В груди закололо: при этих словах Малуша не могла не вспомнить Святослава. Сразу все: и то, что Эльга едва не умерла, когда рожала его – а лет ей тогда было столько же, сколько Малуше сейчас. И то, что он стал князем после отца и всех превзошел в доблести. И то, что она думала стать с ним повелительницей всей земли Русской, но вместо этого сидит вот в глухом лесу на северном краю света, в медвежьей берлоге, без чулок, рядом с получеловеком-полузверем и едва различает своего собеседника во тьме…

Однако она справилась с собой и почти твердым голосом продолжала:

– Но вот он вырос и женился, и было у них с женой десять сыновей и одна дочь. Все они были славные витязи, сильные, отважные, и во всяком деле никого не было их ловчее. Старший сын звался Сигмунд, и у него была сестра-близнец, Сигне, они родились вместе и никогда не расставались…

Опять с испугом подумала: а что если у нее самой родятся близнецы? Мальчик и девочка? Или два мальчика? И уже ей казалось, что это о своих будущих детях она рассказывает захватывающую, дикую, волнующую повесть.

– У князя, отца их, был большой дом, а он велел выстроить тот дом вокруг одного дерева, так что дерево росло посередине дома, и его называли родовым стволом…