– Эфимия, иди в бельевую комнату, – скомандовала миссис Уилсон. – Там простыни все еще нуждаются в штопке. А джентльменам будет сподручнее обсудить твою судьбу без твоего присутствия. – Она посмотрела на инспектора: – Если ваш констебль не откажется выпить чашечку чая на кухне, он заодно сможет присмотреть за ней, чтобы не сбежала.

– Отличная идея, миссис Уилсон, – кивнул инспектор. – Я даже завидую констеблю.

– Я отведу Эфимию вниз и распоряжусь, чтобы вам тоже подали чай, инспектор.

Миссис Уилсон бесцеремонно вытолкала меня из библиотеки. Я не сомневалась, что она сюда немедленно вернется и наговорит про меня всяких гадостей. Оставалось во всем полагаться на мистера Бертрама.

Открыв дверь бельевой, экономка дала мне хорошего пинка – такого, что я, споткнувшись, влетела внутрь. Дверь мгновенно захлопнулась у меня за спиной, и я с оторопью услышала, как в замке поворачивается ключ.

К своему стыду, я не сдержалась – закричала, требуя не запирать меня, и заколотила в створку кулаками. Но на помощь никто не пришел, и хотя на кухне слышалось какое-то шевеление, даже добрейшая миссис Дейтон, похоже, не собиралась выпустить меня из этой тюрьмы.

В каморке было почти темно, пахло сыростью, и я со злорадным удовлетворением подумала, как, должно быть, неприятно господам ложиться на свежезастеленные влажные простыни.

Дурная голова ногам покоя не дает, но вскоре выяснилось, что и рукам тоже: я и не заметила, как заштопала шесть простыней подряд, а на седьмой распорола и переделала шов, наложенный кем-то вкривь и вкось.

На свободу меня выпустила Мэри, окатив при этом таким презрением, будто я была грязнее грязи на ее ботинках.

– Противно думать, что я дала себя одурачить такой, как ты, – буркнула она. – Ты же не утешала меня, а потешалась, когда я скорбела по мистеру Жоржу! – И, повернувшись ко мне спиной, зашагала прочь.

Я, щурясь и быстро моргая от яркого света после полумрака, выскочила за ней в коридор:

– Мэри! Подожди!

Наверное, у каждого, кто сейчас был на кухне, имелась важная причина там находиться, но возникло впечатление, будто все поджидали меня. Мистер Холдсуорт хмурился, наводя тряпочкой блеск на серебряные приборы. Миссис Дейтон, ворча себе под нос, что-то взбалтывала в миске так яростно, что брызги летели ей на фартук. Мэри вытирала чистые тарелки, я бы сказала, в несколько агрессивной манере, а миссис Уилсон замерла как истукан в углу и высокомерно обозревала владения.

– Я не понимаю… – выдохнула я.

– А чего тут понимать? – Мэри от души грохнула по деревянному, идеально вычищенному столу глиняным блюдом. – Сиди себе, дожидайся мисс Риченду. Может, она заберет тебя с собой, когда уедет в Лондон – ей же не привыкать к общению с такими, как ты. И вот что я тебе скажу: скатертью дорога!

– С такими, как я? – тупо повторила я.

Мистер Холдсуорт прервал свое занятие:

– Миссис Уилсон любезно довела до нашего сведения некоторые объяснения мистера Бертрама по поводу твоего поведения.

– Неужели? – По моей задумке это должно было прозвучать с холодным презрением. – Вас не затруднит довести их и до моего сведения тоже, миссис Уилсон? Признаться, я не вполне уследила за этой частью разговора.

Экономка скривилась, что, конечно, означало усмешку. В общем-то, это было ее обычное выражение лица, но для меня она немного усилила эффект.

– О, думаю, за всем ты прекрасно уследила. И вероятно, сумеешь сложить два и два, если я скажу, что мисс Риченда покровительствует одному благотворительному обществу, которое содержит приюты для падших женщин.

– Что?! – воскликнула я.

– И ты еще повсюду мелешь языком, что, дескать, у покойного мистера Жоржа были грязные намерения! – добавила Мэри.

– Помолчи, Мэри, – велела миссис Уилсон. – Чего еще от нее ждать?