Я вещаю из гробницы - Алан Брэдли (2013)

Вот и снова я здесь. В том самом месте, где умер мистер Колликут и где, если только я, к прискорбию своему, не ошибаюсь, он спрятал «Сердце Люцифера».

Это был просто вопрос выстраивания фактов в правильном порядке, словно нанизывание жемчужин на нитку. Как только я это сделала, ответ пришел сам собой. Я едва могла дождаться возможности объяснить все инспектору Хьюитту — в качестве жеста доброй воли преподнести ему развязку на блюдечке с голубой каемочкой.

Конечно же, он поделится подробностями со своей женой Антигоной, она сразу же мне позвонит и снова пригласит на чай, несмотря на мои былые социальные промахи.

Она скажет пару слов о том, как блестяще я все решила, а я отвечу, что это мелочи.

Вокруг меня вздымались трубы органа — такое ощущение, что их тысячи, они ряд за рядом окружали меня горными пиками из олова и дерева.

У каждой трубы было входное отверстие, горизонтальная узкая прорезь внизу, через которую она издавала звуки, и я была уверена, что именно там мистер Колликут спрятал Сердце Люцифера.

Вопрос заключался вот в чем: в какой именно трубе?

Я провела часы, сидя рядом с Фели на органной скамье и наблюдая, как она переключает регистры, благодаря которым звучит орган: либлих бурдон, гайген принципал, контрафагот, гемсхорн, вокс селесте, салисет, дульсиана, либлих гедакт.

В каком из них мистер Колликут спрятал Сердце Люцифера?

Как ни странно, именно склад ненужных труб в его спальне натолкнул меня на эту мысль.

Где бы органист спрятал бриллиант?

Это загадка, и как в любой загадке, ответ, когда ты его находишь, до смешного очевиден.

В гемсхорне![55]

Фели однажды объяснила, что трубы регистра гемсхорн должны звучать, как флейты, сделанные из рогов животных, — они напоминали мне духовые трубки пигмеев.

Их, должно быть, дюжины две, ранжированных по длине от нескольких футов до пары дюймов. Самые маленькие слишком малы, чтобы спрятать хоть что-то, их прорези слишком узки, чтобы внутрь можно было что-то просунуть.

Я решила начать с самой большой трубы.

Я засунула два пальца в ее металлический рот и поводила ими верх-вниз — над и под отверстием.

Внутренность трубы была гладкой, словно жестяная банка из-под чая.

Хорошо, перейдем к следующей.

За работой я не могла сдержать улыбку. Уже несколько недель Фели жаловалась, что орган расстроен, но она ошибочно винила в этом погоду.

Но я знала, в чем дело.

Кто бы мог предположить, что спрятанный бриллиант встанет комом в горле у старого усталого инструмента.

Флавия де Люс, вот кто!

— Флавия, ах ты шельма, — прошептала я, засовывая два пальца в отверстие следующей трубы.

Неписаный закон вселенной гласит, что то, что ты ищешь, всегда оказывается в последнем месте, куда ты заглянешь. Он относится ко всему в жизни — от потерянных носков до поставленных не туда ядов, и само собой, он сработал и в данном случае.

Единственной трубой среди гемсхорнов, которую я еще не проверила, была самая большая и самая последняя, находящаяся дальше всего от отодвигающейся панели, через которую я вошла внутрь органа.

Я хорошенько вытянулась, чтобы добраться до нее, молча помолилась — и сунула руку в отверстие.

Мои пальцы что-то нащупали!

В трубе был какой-то комок — что-то высохшее, вроде окаменевшего чернослива.

Я ощупала эту штуку, аккуратно изучая кончиками пальцев ее размеры и очертания.

Размером она была, вероятно, с лесной орех, и на ощупь такая же.

Я пошевелила эту штуку, и с глухим щелчком она освободилась и упала мне в ладонь.

Осторожно, — подумала я. — Не дай ей упасть в трубу.

Я медленно и аккуратно потащила эту штуку к отверстию, и наконец она оказалась в свете фонарика.

Какое горькое разочарование!

Это просто кусок старой оконной замазки.