Она встала на педали и начала враскачку выбираться из-за органной скамьи, заставляя басы резко мычать.

— Ну и что теперь? — сказала она, закатывая глаза, как будто рассчитывая услышать ответ с небес. — Эта штуковина плохо себя ведет уже не первую неделю. Должно быть, влажность.

— Я думаю, он сломался, — заявила я. — Вероятно, ты его испортила.

— Дай мне фонарик, — сказала она после длинной паузы. — Мы пойдем и посмотрим.

Мы?

Когда Фели становилось страшно до потери пульса, «я» быстренько превращалось в «мы». Поскольку орган Святого Танкреда включен Королевским колледжем органистов в список исторических инструментов, любой ущерб этой ветхой штукенции, вероятно, будет расцениваться как акт национального вандализма.

Я знала, что Фели в ужасе от мысли, что придется сообщить викарию плохую новость.

— Веди, о виновная, — сказала я. — Как нам попасть внутрь?

— Сюда, — ответила Фели, быстро отодвинув скрытую консоль в деревянной резной панели около пульта управления органом. Я даже не успела заметить, как она это проделала.

Подсвечивая фонариком, она нырнула в узкий проход и скрылась в темноте. Я сделала глубокий вдох и последовала за ней.

Мы оказались в пахнущей плесенью пещере Аладдина, со всех сторон окруженные сталагмитами. В радиусе света от фонарика над нами возвышались органные трубы: из дерева, из металла, всех размеров. Некоторые были толщиной с карандаш, некоторые — с водосточный желоб, а еще какие-то — с телефонную будку. Не столько пещера, пришла я к выводу, сколько лес гигантских флейт.

— Что это? — спросила я, указывая на ряд высоких конических труб, напомнивших мне духовые трубки пигмеев.

— Регистр гемсхорн, — ответила Фели. — Они для того, чтобы звучать, как древняя флейта из бараньего рога.

— А это?

— Рорфлёте.

— Потому что он рычит?

Фели закатила глаза.

— Рорфлёте означает «каминная флейта» по-немецки. Они сделаны в форме каминов.

Точно, так они и выглядят. Они бы вполне вписались в компанию дымовых труб в Букшоу.

Внезапно в тенях что-то зашипело и забулькало, и я вцепилась в талию Фели.

— Что это? — прошептала я.

— Виндлада,[4] — ответила она, направляя фонарик в дальний угол.

Точно, в тени огромная кожаная штуковина, похожая на сундук, делала медленные выдохи, сопровождаемые бронхиальными посвистыванием и шипением.

— Супер! — решила я. — Похоже на гигантский аккордеон.

— Прекрати говорить «супер», — сказала Фели. — Ты знаешь, что отец это не любит.

Я ее проигнорировала и, пробравшись мимо нескольких труб поменьше, забралась на верх виндлады, издавшей удивительно реалистичный неприличный звук и немного просевшей.

В облаке поднятой мною пыли я чихнула — один раз, второй, третий.

— Флавия! Немедленно слезай! Ты порвешь эту старую кожу!

Я встала на ноги и выпрямилась во все свои четыре фута десять дюймов с четвертью. Я довольно высокая для своих двенадцати лет.

— Ярууу! — завопила я, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. — Я король замка!

— Флавия! Немедленно спускайся, или я пожалуюсь отцу!

— Посмотри, Фели, — сказала я. — Тут наверху старый могильный камень.

— Я знаю. Он для того, чтобы добавить веса виндладе. Теперь спускайся. И осторожно.

Я смахнула пыль ладонями.

— Иезекия Уайтфлит, — прочитала я вслух. — 1679–1778. Ого! Девяносто девять лет! Интересно, кто он?

— Я выключаю фонарь. Ты останешься одна в темноте.

— Ладно, — сказала я. — Иду. Нет нужды быть такой букой.

Когда я перенесла свой вес с одной ноги на другую, виндлада покачнулась и еще немного просела, так что у меня возникло ощущение, будто я стою на палубе тонущего корабля.

Справа от лица Фели что-то затрепетало, и она замерла.

— Вероятно, просто летучая мышь, — сказала я.

Фели издала дикий вопль, уронила фонарь и исчезла.