В открытую, как и раньше, дверь проникал ветер, от которого слезились глаза. Похоже, дверь просто снесло. На конкурсе интендантов я получил бы гран-при и похвальный лист в номинации «дырявые руки».

– Я буду вынужден снизить скорость, – предупредил Мауэр. – Мы не знаем дороги. Её не расчищали с войны. Насколько мне известно, впереди – минное поле, и не одно. И Вейценбахский мост, он давно уже на ладан дышит. Вряд ли нам удастся проехать.

– Постараемся добраться до первого населённого пункта и вызовем помощь.

– Ближайший пункт – это Линдсберг.

– А Вейценбах?

– Это деревня. Там нет даже радио. Радиосвязь появится ближе к Амт-Нойвеге, по крайней мере, я на это надеюсь, но им придётся затратить два или три часа, чтобы пробиться к нам. Эту местность ещё не восстановили. Всё разгорожено, перекопано.

– Ладно, – сказал я.

Я отлично представлял себе эти деревни. Разграбленные хозяйства, сожжённая школа и церковь, превращённая в бомбоубежище. Когда-то здесь тоже выращивали картошку. И капусту, и прочие овощи. Вот почему я не возненавидел сразу Дитриха Трассе. Некоторые вещи соединяют сердце с желудком, и если судьба ещё раз столкнёт меня с главарём «Ультрас», то я дал себе слово пристрелить его без мучений.

– Загляни-ка в теплушку, парень, – предложил Мауэр.

Он напряжённо смотрел вперёд, стараясь не пропустить обрыв рельса или иное препятствие. Седые волосы сбивались назад, придавая ему вид безумного капитана. Пятнистый армейский бинокль, висящий над ручкой в углу кабины, только поддерживал эту иллюзию. Зачем здесь бинокль? Как будто бывший машинист «цверга» вёл не поезд, а корабль по имени «Фата-Моргана» и предчувствовал, что в один из ближайших дней его судно крепко сядет на мель.

* * *

Влезая в салон, я ждал, что на меня обрушится град проклятий.

Но внутри меня встретила тишина. Я ощутил терпкий и спёртый запах чужого дыхания. Кто-то тихо поскуливал в глубине. Люди стояли так плотно, что я не мог различить лиц. Они словно сбились в комок, защищая друг друга телами, и сквозь поскуливание я услышал речитатив. Какая-то женщина читала молитву, выговаривая слова так чётко, словно обращалась ко мне.

– Эрих?

Из темноты протянулась рука.

– Что тут?

– Плохо, – сказала Афрани, её голос звучал озабоченно. – Фрау Визенталь теряет сознание. У господина Майера приступ астмы, а баллончик скоро закончится. Нам срочно нужна медицинская помощь. Здесь очень душно и некуда сесть.

– Держитесь, – сказал я.

Беспомощно, но у меня не было даже аптечки. Мы не успели запастись лекарствами. Мы вообще ничего не успели. На конкурсе агентов-спасателей меня премировали бы специальным призом «полная шляпа».

– Куда вы нас везёте? – опять этот тоскливый женский голос.

– В место, откуда можно вызвать подмогу. К сожалению, радио здесь не ловит.

– Нужно остановиться. Я хочу в туалет!

– Очень жаль, но не получится, фрау, – сказал я, пытаясь говорить максимально мягко. – Если мы остановимся, то не факт, что опять заведёмся. Делайте прямо здесь. Лично я уже два раза размочил штанишки.

– Но я хочу по большому!

– Думаю, все тут вас поймут. Правда?

Тихий согласный гомон. Женщина зарыдала. Я почувствовал, что сейчас свихнусь. Или зареву от бессилия. Раньше, когда мы перевозили «брёвна» в концлагерь, я никогда не задумывался, что чувствуют эти люди – выбритые до синевы, тощие, с печатью вины на испитых лицах, зачастую отмеченных кровоподтёком. Кто они? О чём они думают? Есть ли у них дети? Боятся ли они, голодны, желают ли пить, есть или, может быть, в туалет? Я старательно отбрасывал от себя эти мысли. Если бы я много раздумывал, то почувствовал бы себя палачом, а я точно знаю, что не палач. И никто из моих бывших друзей и сослуживцев.

Ну, кроме, разве что, Морица.

* * *

По бескрайнему небу ползли белые облака.