Тень автора - Джон Харвуд (2013)

Впрочем, постепенно она осознавала, что старик Торнтон на самом деле не так счастлив, как хотел казаться. К нему опять вернулось беспокойство; и он все спрашивал, действительно ли они видели на фотографии Роберта. При этом уверенности в его голосе становилось все меньше. День клонился к вечеру, и Корделия уже чувствовала себя измученной, тем более что выдерживать затравленный, несчастный взгляд господина Торнтона становилось невозможно, и она покидала его дом с мерзким ощущением, что их визит принес больше вреда, нежели пользы.

– Лучше бы он никогда не видел этой книги! – в сердцах бросила она по дороге к станции. – Он ведь хочет одного: чтобы Роберт был жив, был рядом с ним, дома, а это невозможно, и потому он страдает, а фотография доставляет ему лишние муки.

– Ты права. Но… как ты догадалась, дорогая, что именно он хотел заставить нас увидеть?

Она объяснила, в чем состояла ее иллюзия.

– Понимаю, хотя нет, не понимаю. Так ты думаешь, в тебе просто заговорила память? Ты вспомнила ту фотографию?

– Думаю, да, – нехотя согласилась она, вспоминая, что господин Торнтон не приносил ту, старую, фотографию для сравнения. – Но в какое-то мгновение я действительно увидела Роберта в военной форме…

Поток воспоминаний был прерван появлением дяди Теодора, который остановился на лестничной площадке и встал рядом.

Корделия слегка вздрогнула.

– Извини, дорогая. Я, наверное, испугал тебя. Ты так задумалась, я не хотел нарушать твое одиночество.

– Нет, очень хорошо, что нарушил. Я как раз вспоминала наш последний визит к бедному господину Торнтону.

У дяди Теодора была привычка: волнуясь, он теребил руками свои густые непослушные волосы; и вот сейчас его седая шевелюра топорщилась во все стороны. Невысокого роста (он был чуть выше Корделии), жилистый, Теодор всегда выглядел моложе своего возраста. Но сегодня он, казалось, чувствовал себя на все свои шестьдесят семь; лицо приобрело землистый оттенок, продольные морщины на щеках стали похожи на тонкие шрамы или царапины. А его взгляд, в котором сквозили то ли растерянность, то ли беспокойство, почему-то напомнил ей о господине Торнтоне.

– Тебя что-то тревожит, дядя? – спросила она, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– Не совсем так… знаешь, дорогая, я должен тебе кое-что сказать, но не знаю, с чего начать.

– Что ж, – улыбнулась она, – тогда тебе следует воспользоваться советом, который ты всегда давал мне: начни с начала и продолжай, пока не закончишь.

– С начала… – пробормотал он, устремив взгляд на лицо Имогены де Вере. – Знаешь ли ты, – продолжил он как бы невзначай, – что мы с твоей бабушкой были однажды помолвлены?

– Нет, не знаю, – произнесла Корделия, немало удивившись его словам.

– Я думал, что, может быть, Уна рассказывала.

– Нет, она ничего не говорила.

– Понятно.

Он замолчал, словно ожидая подсказки от портрета.

– Как тебе известно, мои детство и юность прошли в Холланд-парке; сюда мы приезжали только на лето. Дом ее отца стоял неподалеку от нашего, но был значительно больше. Ее отец был человеком Сити, финансовым воротилой – ну, акции, доли, дивиденды и все прочее. Мы же занимались чаем, как тебе известно; бизнес шел неплохо, но особого богатства мы не нажили.

Он задумался, видимо в очередной раз прокручивая в памяти знакомый сюжет: угасающий семейный бизнес, основанный еще его дедом, и на этом фоне крепнущая дружба между ним, его сестрой (Уна была всего на два года моложе Теодора) и Имогеной Уорд.

– Прошло много времени, прежде чем мы с Имогеной поняли, что любим друг друга. Потому я и не могу сказать, когда же все это началось. Должно быть, нам было восемнадцать или девятнадцать, когда мы признались друг другу в любви, и с тех пор уже не сомневались – по крайней мере, я – в том, что мы поженимся, как только Имогене исполнится двадцать один год.