Неестественные причины - Филлис Джеймс (2002)

Никем не провожаемый, Далглиш вышел за порог и погрузился в непроглядную тьму, в которой глаз поначалу вообще ничего не различал, кроме белесой садовой дорожки непосредственно под ногами. Потом облака соскользнули с лица луны, и ночь обрела очертания, проступили тени, полные тайны и пропитанные запахом моря. Далглиш шел и думал о том, что в Лондоне человеку редко случается по-настоящему ощутить ночь, ее разгоняют огни и суета человеческая. А здесь она дышит, почти живет, и Далглиш чувствовал, как у него по жилам ползет атавистическая боязнь темноты, неизвестности. Даже сельский суффолкский житель, которому не привыкать к здешним ночам, и тот, проходя тропой над береговым обрывом, непременно ощутит что-то вроде мистического трепета. Здесь легко понимаешь, как возникли местные легенды, что будто бы иногда, осенней ночью, слышен во мраке приглушенный стук конских копыт – это контрабандисты везут тюки и бочонки со стороны Сайзуэлла, чтобы спрятать их на болоте или переправить в глубь страны через уэслтонские верещатники. Или что в такую ночь, если напрячь слух, можно уловить доносящийся с моря звон колоколов давно затопленных церквей – Святого Леонарда, Святого Иоанна, Святого Петра и Всех Святых, – погребальный звон за упокой душ усопших. А теперь, наверное, еще прибавятся новые легенды, будут наводить страх на местных жителей, чтобы сидели затемно по домам. Октябрьские легенды – о нагой женщине, в бледном лунном свете уходящей через прибой от берега навстречу своей смерти; и о мертвеце без рук, уносимом в открытое море.

Назло страхам Далглиш решил идти над морем. Так получится минут на пятнадцать дольше, но Реклессу в «Пентландсе» невредно подождать лишних четверть часа. Посветив вокруг, Далглиш нашел тропу и зашагал, ведомый, будто болотным огоньком, падающим под ноги пятном от карманного фонарика. Один раз он обернулся. «Настоятельские палаты» темной массой заслоняли край ночного неба, только из щелей ставен на окнах нижнего этажа сочился свет – признак жизни, да вверху ярко сияло круглое окно, одиноко, как глаз циклопа. Пока Далглиш смотрел, окно погасло. Очевидно, кто-то в доме, вернее всего – Алиса Керрисон, поднимался наверх.

Тропа подводила к самому обрыву. Снизу громче доносился грохот прибоя, где-то пронзительно вскрикнула морская птица. Ветер заметно посвежел, похоже, что собирался шторм. Здесь, наверху, казалось, будто и земля, и небо, и море охвачены общим непрестанным волнением. Извилистая тропа становилась все уже, справа и слева подступали кусты дрока и ежевики, цепляясь за ноги колючими побегами. Далглиш подумал, что, наверное, правильнее все-таки было бы идти нижней дорогой. Неплохо, конечно, заставить Реклесса ждать, но это желание, детское и бессмысленное, не стоит пары добротных брюк. Если тело Сетона несли к воде из «Настоятельских палат» вот по этой тропке, на колючках наверняка остались следы. Реклесс, конечно, все здесь прочесал. Интересно, что ему удалось обнаружить? И не только заросли составляли препятствие. Там дальше на обрыве – штук сорок хлипких дощатых ступеней, подводящих к воде. Синклер, несмотря на возраст, мужчина крепкий, и Алиса Керрисон – здоровая деревенская жительница, но все-таки тело Сетона, даже при его малом росте, – изрядный груз, и проделать с ним этот путь крайне трудно, почти немыслимо.

Слева среди кустов что-то забелело. Это был один из последних надгробных камней, оставшихся от обрушившегося в море старого кладбища. Почти все старинные могилы уже давно были на дне морском, и приливы, взимая с них дань, выносили иногда на пляж вместе с мусором человеческие кости. Но этот до сих пор устоял. Далглиш, свернув в сторону, подошел посмотреть. Камень оказался выше, чем виделось с тропы, и глубоко высеченная на нем надпись хорошо сохранилась. Далглиш присел и, посветив фонариком, прочел:

В память о

Генри Уил. Скривнере, коего застрелили контрабандисты, когда он проезжал верхом в здешних местах сентября 24-го дня 1786