Неестественные причины - Филлис Джеймс (2002)

Далглиш перевел взгляд на Синклера, сидевшего спиной к камину. Знаменитый писатель оказался меньше ростом, чем представлялось по фотографиям, но широкие плечи и длинные, чуть ли не обезьяньи руки производили впечатление изрядной физической силы. Лицо огрубело и слегка расплылось с возрастом, стало похоже на смазанный недодержанный снимок. Кожа свисала жирными складками, усталые глаза запали так глубоко, что совсем спрятались под взъерошенными бровями, но гордая посадка головы осталась, и пышная шапка белоснежных волос, горевшая сейчас, как неопалимая купина, в отсветах каминного огня, придавала Синклеру вид древнего Бога Саваофа. Сколько ему лет? Последний роман из его великой трилогии вышел в свет свыше трех десятилетий назад, а он и тогда уже был немолод. Для славы, которая его окружает, три романа – не такой уж солидный фундамент. Селия Кэлтроп, обозленная тем, что Синклер, несмотря на все ее старания, отказывается принять участие в устраиваемом ею Монксмирском литературном фестивале, не дает ей позволения посвятить ему очередную книжку и даже не приглашает к себе на чашку чаю, любила повторять, что его слава раздута, величие писателя – не только в качестве, но и в количестве. В последнем, пожалуй, Далглиш склонен был с ней согласиться. И все же, открывая любой из томов трилогии, всякий раз испытываешь изумление. Они стоят как три могучие скалы над урезом моря, где столько литературных репутаций давно разрушилось, точно песочные замки, размытые приливами и отливами литературной моды. «Настоятельские палаты», в которых Синклер живет, рано или поздно исчезнут, поглощенные морем, но имя его в литературе останется.

Далглиш был не настолько наивен, чтобы думать, будто великий писатель непременно должен оказаться и первоклассным говоруном, и, конечно, он не имел нахальства предполагать, что Синклер станет занимать его застольной беседой. Однако ужин прошел далеко не в молчании. Хозяин даже со знанием дела и вполне уважительно отозвался в разговоре о двух стихотворных сборниках Далглиша, притом чувствовалось, что не из желания быть приятным. В нем была какая-то чисто детская прямота и увлеченность. Исчерпав интересовавшую его тему, он сразу же переходил к другой. Говорили, главным образом, о литературе, хотя собственные произведения Синклера, похоже, больше не занимали, а любимым его легким чтением были детективы. К событиям в мире он был совершенно равнодушен. «Люди, дорогой Далглиш, либо вынуждены будут научиться любить друг друга, в сугубо практическом, несентиментальном смысле этого слова, либо кончат самоуничтожением. Повлиять на исход в ту или иную сторону давно уже не в моей власти». Но при всем том сказать, что он изверился, впал в безнадежность, Далглиш бы не мог. Он отошел от мира, но не с отвращением или отчаянием; просто человек достиг такой глубокой старости, когда ему стало все равно.