Три цвета любви - Олег Юрьевич Рой (2020)

Видеть, что миру — такому огромному — интересны Лелины скромные заметки, оказалось неожиданно приятно.

После… после… Леле до сих пор даже мысленно было трудно выговорить что-то внятное про ту рыбалку… после того как Ленчик пропал, она разместила на странице его фотографию. И вопрос задала «мировому разуму»: скажите, может быть, кто-то видел этого человека в последние дни? Не то чтобы надеялась на что-то, но — вдруг?

Откликов оказалось довольно много. От чисто человеческих, сочувственных до почти диких вроде: «Это преступник?», «Он напал на тебя или украл что-то?». «Видели» Леньку многие: кто в аэропорту Франкфурта, кто в сиднейском оперном театре, а кто и вовсе среди вокзальных бомжей города Екатеринбурга. Почему вдруг Екатеринбурга?

Были и такие, кто писал: «Это, что ли, мужик твой пропал? Да сбежал он от тебя, а ты дура, если не понимаешь. Или он тебя на деньги развел? Тогда в полицию обращайся». Или: «Так тебе и надо, овце» — с десятью восклицательными знаками. Злобные комментарии ее почему-то не задевали. Удивительно: раньше она плакала от обиды, если кто-то ругал ее рецепты. А теперь — мимо, мимо, мимо.

Узнать Леньку, впрочем, никто не узнал — несмотря на обильные журналистские «обзоры» и «расследования». Хотя неудивительно: снимок был так себе.

Да, все это было, разумеется, полной глупостью, но Леле почему-то стало немного легче. Словно она сделала что-то важное для поисков… мужа. Дурацкое слово — муж. Для поисков единственного мужчины, которого она в этой жизни любила. Не опустила руки в отчаянии — а предприняла что-то!

Примерно так она Мике и сказала:

— Может, и зря, но — вдруг?

Однако та, всегда понимавшая ее чуть не без слов, сейчас — не поняла:

— Вдруг — что?

— Он жив, — коротко объяснила Леля.

Вздохнув, Мика принялась с еще большей яростью тереть ослепительно чистую тарелку. Что там психологи говорят про пять стадий взаимодействия с неизбежным? Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Лелька зависла на стадии отрицания: съежилась клубочком на диване и твердит, что ничего не было. Как ребенок, который прячется от страшного буки под одеялом. В ситуации с детскими ужастиками это оправдано: страхи питаются нашим вниманием, и, если кошмар игнорировать, он поблекнет, уйдет. Но если «бука» абсолютно реален? То, что случилось, нельзя неслучившимся сделать. А вот свихнуться, отрицая реальность, можно запросто.

— Лель… — осторожно позвала она.

— Он жив, — упрямо повторила та. — Иначе все это не имеет никакого смысла.

— Лель, я все понимаю, но… Ты же не можешь всю оставшуюся жизнь вот так на диванчике пролежать. Ты ведь начинала злиться — а теперь? Застыла, как бабочка в янтаре. Но ты же не бабочка и не в янтаре, ты живой человек. И довольно взрослый. Ну да, тебе сейчас кажется, что жизнь утратила смысл…

— Да я не об этом! — досадливо перебила Леля. — Меня убить хотели…

Мика, разумеется, потребовала подробностей. Вспоминать наглую самоуверенность «штангиста», липкий страх и малодушную свою послушность Леле не хотелось:

— Спроси у Дима, ладно? Муторно даже думать про все это…

Но рассказать, конечно, пришлось.

— И что Шухов говорит? — деловито осведомилась Мика.

— Ну, они говорят, вообще непонятно, с какой стати тот бандит полез права качать, я совсем не понимаю этих бизнес-сложностей, но вроде бы моя подпись сейчас ничего не решает… И, говорят, больше не сунется, ему юристы или кто-то там все объяснили. Только… если он так наезжал, значит, Ленька жив! Иначе все это не имеет смысла!

Мике подумалось, что логики в умозаключении подруги не больше, чем в противоположном: Ленька погиб, потому бандит попытался надавить на вдову. Плавали, знаем. Но если Леля видит в этом основание для надежды — оно и к лучшему. Все не так ужасно, как тупое отрицание реальности, которое, будем честны, прямой путь в психушку.

— Почему Шухов охрану к тебе не приставил?