Три цвета любви - Олег Юрьевич Рой (2020)

Леля недовольно дернула плечом.

— Сперва приставил, я их прогнала.

— Тебе хочется, чтоб тебя убили?

— Как ни странно, нет. Я думала сначала: да, хорошо бы все закончилось, потому что невыносимо… Но раз я так испугалась… Наверное, там, — она постучала согнутым пальцем по своей макушке, — что там? Подсознание? Наверное, оно не хочет… Не знаю…

— Поня-атно, — протянула Мика, остервенело надраивая очередную тарелку. Леля даже удивилась слегка: сколько там посуды-то в машине? Не целый же магазин! Или Мика их уже по третьему разу моет? Надо же, как разозлилась, с чего, спрашивается… — Значит, испугалась ты. Это хорошо… Умирать тебе, как любому нормальному человеку, оказывается, не хочется… Хорошо… Так какого же черта! — Она швырнула в мойку букетик чайных ложек, получилось звонко и даже мелодично. — Жив Ленька или нет — бабушка надвое сказала. Будущее покажет. Но до этого будущего еще дожить надо. Так какого же, говорю, черта ты себя заживо хоронишь? Даже самый распрекрасный мужчина — это не может быть вся жизнь. Да не вскидывайся ты так. Не вся, попробуй в это поверить. Только часть ее. Прекрасная, если повезет, тяжелая или пакостная, если не очень. Скучная, радостная, трагическая, быть может. Но — часть. Не вся жизнь. И уж тем более — не вся ты. Ты — вот она, а все остальное — просто вокруг. Даже самые близкие люди. Даже самый чудесный, самый любимый в мире мужчина.

Леля, слушая, прикусила костяшки пальцев и сморщилась. Сейчас заплачет, подумала Мика. Вот и отлично, давно пора. Но Леля не заплакала. И Мике вдруг стало ее жалко.

— Кстати, а почему ты такой снимок дурной повесила? — спросила она совершенно спокойным, словно и не орала только что, голосом.

— Так нет другого, — так же спокойно объяснила Леля.

— Как это?

— Мы ж никогда не любили фотографироваться. У меня в телефоне только Джой. Ну и Ульянка с Платоном немножко.

— Погоди-погоди. Черт с ним, с телефоном. Но в альбоме-то… я же точно помню, там отличные снимки были. Немного, но были.

— А он делся куда-то, — безразлично сообщила Леля.

— Как — делся? Вот тот серый «слон», что на стеллаже возле камина лежал? Из Парижа который?

Единственный в доме фотоальбом был и впрямь здоровенный — как слон. И крышки у него были бледно-серые, чуть складчатые, как слоновья шкура, кожаные. Леля даже улыбнулась, вспомнив, как они с Ленькой увидели это «чудовище» на одном из парижских блошиных рынков. Переглянулись, точно заговорщики: обоим было ясно, что «надо брать», однако известно ведь — на рынке нельзя показывать свой интерес. Не то чтоб денег жаль — это ж «блошка», какие тут особенно деньги! — но если просто подойти, поинтересоваться, заплатить, сколько спросят… это ж невыносимо скучно! И какая тогда радость от приобретения? Это ж поединок: покупатель против продавца, и главное — победить. Так ей Ленька объяснял. Мужчинам вообще очень это важно — побеждать.

Альбом продавала похожая на каменную горгулью косматая старуха в драных черных митенках, замотанная чуть не десятком таких же драных шалей, — Париж не Париж, а стоять целый день на январском ветру совсем не жарко. Время от времени она извлекала из-под бесчисленных шалей и столь же бесчисленных юбок небольшую фляжку — явно серебряную, чеканную, очень изящную и абсолютно неуместную в скрюченных подагрических пальцах с почерневшими, неровно обгрызенными ногтями, — подносила к сомкнутым в ниточку губам, делала глоток и вновь превращалась в каменную горгулью.

Ленька со скучающим видом покопался в расставленных вокруг альбома статуэтках и бокальчиках, приценился лениво, открыл серую альбомную крышку, дернул недовольно плечом, покрутил в пальцах фарфоровую пастушку… В общем, заплатили они тогда за «слона» какие-то совершенно смешные деньги — франков сто, что ли? Или вовсе двадцать? Тогда еще ходили франки, евро пришли позже…