Достаю новую книгу — «Комната» Эммы Донохью. Судя по аннотации на суперобложке, в ней идет речь о матери и сыне, запертых вместе в одной комнате. Знакомый сарказм. Нина любит этот сюжет и время от времени подкидывает мне книги о тех, кого долго удерживали против их воли или запирали в замкнутом пространстве. Например, биографии Анны Франк[8], Терри Уэйта[9], Джона Пола Гетти-третьего[10] и Нельсона Манделы[11]. Обычно сразу понимаешь, когда в новой книге рассказывается о способах побега — в ней не хватает страниц.

Когда я подхожу к кровати, неожиданно замечаю под ней какой-то предмет. Показалось с недосыпу?.. Наклоняюсь и сразу узнаю деревянную памятную шкатулку, которую Алистер сделал Нине больше тридцати лет назад и даже написал ее имя на крышке золотыми буквами.

Беру ее в руки и чувствую, как внутри перекатывается содержимое. Когда она здесь очутилась? Я миллион раз обыскивала эту комнату вдоль и поперек, ища способ сбежать, и не заметить ее не могла. Должно быть, Нина подложила ее сюда, когда я принимала ванну. Но где она ее выкопала? Я не видела ее много лет. Наверное, там же, где и остальные обломки прошлого, — в подвале…

У меня сжимается сердце. Там, внутри, то, о чем я предпочла бы забыть. Думаю, Нина об этом догадывается, поэтому и принесла ее сюда. Петли тихонько скрипят, когда я открываю крышку, и первое, что бросается мне в глаза, — напоминание о том, как Нина впервые разбила мне сердце.

Глава 8

Мэгги

Двадцать пять лет назад

Я сижу на краю дивана, уставившись в пустоту. Телевизор включен, но он молчит: последняя ночная программа уже закончилась, сменившись объявлениями о распродажах. Нажимаю на кнопку и вновь принимаюсь грызть ногти и кожу вокруг них. Знаю, привычка отвратительная, однако ничего не могу поделать. Я совсем теряю контроль над собой — на губах ощущается металлический привкус крови.

В комнате темно, поэтому сквозь оконное стекло видно дорогу. Замечаю у дальних фонарей какое-то движение, вскакиваю на ноги и прижимаюсь к стеклу. Но это не Нина.

Часы на каминной полке показывают начало третьего, а дочери-подростка все еще нет дома. Она где-то там, в темноте, и я понятия не имею, где именно. Полиция не станет ее искать, пока не пройдет двадцать четыре часа. С того момента, когда я видела ее в последний раз — она поднималась к себе в спальню, — минуло всего шесть. Сбежала. Хотя женщина-полицейский говорила со мной с сочувствием, в глубине души я знала, что она меня осуждает. И я ее не виню. Сама себя осуждаю.

С самого начала это был ужасный день, день, полный лжи. Мне позвонили из банка, в котором у Алистера был оформлен кредит, а потом из компании, на которую он работал, с требованием вернуть аванс. Я пыталась втолковать всем, что не видела его уже несколько месяцев и не отвечаю за его действия, но позже в Бюро консультации населения мне сообщили, что с юридической точки зрения эти паразиты имеют полное право меня трясти.

Внезапно к дому подъезжает машина. Бегу к двери и вижу, как из нее выходит незнакомец и вытаскивает с заднего сиденья Нину. Она не стоит на ногах, и он оставляет ее валяться на дороге, словно мусорный мешок.

— Что ты с ней сделал, мерзавец?! — кричу, бросаясь навстречу.

Он пожимает плечами.

— Спокойно. Она просто напилась.

— Ей всего четырнадцать!

— Тогда держи ее дома! — кричит другой мужик, сидящий на месте водителя, заводит машину, и они уезжают.

От Нины несет алкоголем, сигаретами и рвотой. Я наклоняюсь, чтобы поднять и отвести ее в дом, пока соседи не заметили.

— Отвали, — бормочет она, пытаясь меня оттолкнуть.

— Пойдем, Нина. Нельзя же лежать здесь всю ночь.

— Не указывай мне, что делать, — возмущается она, однако противиться не может. В конце концов мне удается поднять ее, и мы медленно бредем к двери.