Дочь палача - Оливер Пётч (2014)

Он знал, что отец считал порождениями дьявола все без разбора труды, которые Симон брал у палача. И то, что автор открытой книги был иезуитом, не меняло положения. Про Афанасия Кирхнера Бонифаций Фронвизер знал не больше, чем о Санторио или Амбруазе Паре[2]. Даже здесь, в Шонгау, он так и остался полевым хирургом и обхаживал больных, полагаясь лишь на умения, полученные во время войны. Симон до сих пор помнил, как отец лил в раны кипящее масло и давал бутылку крепкого вина, чтобы унять боль. Все свое детство он провел под крики солдат. Крики и зрелище трупов, которые отец на следующий день вытаскивал из палатки и посыпал известью.

Не обращая больше на отца внимания, Симон торопливо спустился на кухню и нетерпеливо снял с очага котелок, в котором со вчерашнего дня еще плескались остатки холодного кофе. С первым же глотком вернулись жизненные силы. Симон не мог взять в толк, как раньше обходился без кофе. Бесподобный аромат, истинно божественный напиток, думал он. Путешественники рассказывали, что по ту сторону Альп, в Венеции и благородном Париже, кофе уже подавали в некоторых трактирах. Симон вздохнул. В Шонгау такого дождешься разве только через пару сотен лет.

По лестнице с громким топотом спустился отец.

— Нам надо поговорить, — воскликнул он. — Вчера у меня был Лехнер.

— Секретарь? — Симон отставил кофейник в сторону и с интересом взглянул на отца. — Что он хотел?

— Он сообщил, что ты видишься с молодым Шреефоглем. И что ты лезешь в дела, которые тебя вовсе не касаются. Он сказал, чтобы ты не вмешивался. Это ни к чему хорошему не приведет.

— Вон что, — Симон снова пригубил кофе.

Отец не унимался.

— Он говорит, это была Штехлин, и всё на этом.

Старый лекарь подсел вплотную к сыну на скамью перед очагом. Угли остыли. Симон почуял кислое дыхание отца.

— Послушай, — сказал Бонифаций Фронвизер. — Буду честен с тобой. Нас не признают полноценными жителями города, здесь нам мало кто рад. Нас только терпят, и лишь потому, что последний врач отправился после чумы в преисподнюю, а ученые шарлатаны предпочитают оставаться далеко, в Мюнхене или Аугсбурге. Лехнер легко может вышвырнуть нас в любое время. Он так и поступит, если ты не успокоишься. Ты и палач. Не ставь под угрозу свою жизнь из-за какой-то ведьмы.

Отец положил ему на плечо холодную жесткую руку. Симон отстранился.

— Марта Штехлин не ведьма, — прошептал он.

— Пусть даже так, — ответил отец. — Но этого хочет Лехнер, и так лучше для города. А кроме того…

Бонифаций Фронвизер усмехнулся и отечески хлопнул Симона по плечу.

— Палач, знахарка, мы — слишком много тут нас, желающих заработать на лечении. Если Штехлин не станет, нам прибавится работы. Тогда у нас возрастут доходы, и ты сможешь помогать при родах; их я полностью доверю тебе.

Симон вскочил. Кофейник опрокинулся со стола в очаг, кофе с шипением выплеснулся на угли.

— Вот и все, что тебя интересует, — доходы! — выкрикнул он и устремился к двери.

Отец поднялся.

— Симон, я…

— Вы с ума все сошли, или что? Не видите, что по улицам расхаживает убийца? Думаете только о своем брюхе, а там кто-то убивает детей!

Симон хлопнул дверью и выбежал на улицу. Соседи, обеспокоенные шумом, с любопытством выглядывали из окон.

Юноша свирепо глянул вверх.

— Печетесь только о собственной выгоде! — крикнул он. — Вы еще увидите. Когда Штехлин превратится в пепел, это будет только начало. Потом сгорит следующая, а потом еще, и еще… И однажды сами отправитесь на костер!

Покачав головой, Симон направился к Кожевенной улице. Соседи смотрели ему вслед. Правы оказались, кто говорил: с тех пор, как сын Фронвизера повязался с дочерью палача, он сам не свой. Она, вероятно, его заколдовала или просто вскружила голову, что, в сущности, одно и то же. Возможно, чтобы в городе воцарился покой, и в самом деле придется сжечь чуть больше людей.