Безнадежно одинокий король - Генрих VIII и шесть его жен - Джордж Маргарет (2012)

— Я хочу прочесть на похоронах стихотворение, — сказал я. — Пытался сочинить сам, но опустошительное горе, увы, лишило меня и вдохновения. Однако мне вдруг вспомнилась одна строчка, по-моему из ваших стихов. «Без огорчения сменял дворец…»

— Да. Из моих, — кивнул он.

Должно быть, Говард обрадовался, но, как все сочинители, считал ниже своего достоинства выказывать удовольствие от похвал и признания публики.

— Вот здесь стихотворение целиком, — добавил он и положил на стол рядом со свечой исписанный лист бумаги.

Да! Это именно то, что мне хотелось сказать. Казалось, мои потаенные чувства облеклись в эти строки.

— Это же… как раз то, что мне хотелось выразить в словах, — изумленно произнес я.

Тогда он зарделся.

— Ваша оценка является высочайшей наградой для поэта. Мы томимся муками творчества в скромных кабинетах, поверяя бумаге сокровенные мысли и переживания, но верим, что их смогут понять все люди. Поэт пишет в одиночестве, однако способен постичь человеческую душу… если он талантлив. Если же бездарен, то труды его бесполезны. Самое страшное, что, сидя в уединенной келье, мы не ведаем того, что творим. И только вера придает нам смелости.

— Да-да. — Мне не хотелось захваливать его. — Я не люблю пользоваться чужими успехами, но на сей раз у меня нет выбора. Моим стихам не было суждено родиться, а ваши уже есть.

— Но они предназначены для всех. Я надеюсь, что спустя годы, когда я покину сей мир и никому уже не нужно будет спрашивать мое согласие, они смогут по-прежнему найти понимающего читателя.

Я взглянул на него. Видимо, он честен и искренен. Генри обладал небесным великодушием творца. Вместе с тем ему присущи ограниченность, изменчивость и злопамятность. Как могут уживаться в одном человеке две противоположные натуры?

— Мне доложили о ваших трудностях в Булони, — все-таки сказал я, сожалея, что приходится разрушать чары лирики. — Что могло вызвать такие беспорядки?

Нас соединяли музы поэзии, мы были собратьями по перу, но жизнь разводила нас, вынуждая опять влезть в шкуры правителя и подданного.

— Этот городок подобен бунтующему незаконнорожденному отпрыску Англии, — ответил он. — Долго ли придется укрощать его норов? В Турне мы еще пытались навести английские порядки. Угрохали кучу сил и денег. Французские жители Турне имели представительство в парламенте. А сейчас всем понятно, что Булонь всего лишь пешка в военной игре и город вернут Франции за достойный выкуп. Кому охота торчать там? Солдаты извелись от скуки, и их стало трудно держать в узде.

Я вздохнул. Его слова были справедливы. Снабжение и защита Булони требовали огромных расходов, а в казне не было таких запасов, как в 1513 году. Увы, я не мог предоставить для содержания города нужные средства.

— Ладно, делайте все возможное, — ответил я.

Понятно, что он рассчитывал выяснить, каковы наши окончательные планы относительно Булони. О да, они были великолепны: присоединить ее к Кале, дабы удвоить английские владения. Но это требовало денежных вложений, а как раз деньгами я не располагал. Для захвата Булони мне и так пришлось занять у антверпенских ростовщиков внушительную сумму, и долги предстояло вернуть с процентами.

Как же я устал.

— Благодарю вас, мой мальчик, — сказал я в заключение. — Вы можете быть свободны.

Он чопорно поклонился. В его взгляде мелькнуло разочарование.

— Я назвал вас по-отечески, поскольку вы дружили с моим сыном, — добавил я.

— В этой папке есть стихи о годах, проведенных с ним вместе в Виндзоре, — с легкой улыбкой заметил Говард. — Я по-прежнему скорблю о нем.

— Я тоже. Доброй ночи, Генри.

Поэзия вновь объединила наши души.

— Доброй ночи, ваше величество.