Милое дитя - Роми Хаусманн (2021)

При этом удивление может быть вызвано чем-то плохим. Очень плохо, например, когда мама посреди ночи выбегает из дома. Нет, уж лучше поскорее подумать о чем-нибудь хорошем… о Фройляйн Тинки. Представляю, какой мягкий у нее мех, тигрового окраса, такой теплый, когда мы вместе сидим на полу перед печкой. Как она лежит у меня на коленях, и я притрагиваюсь к ее шерсти, зарываюсь холодным носом в теплую холку… Какие у нее маленькие, чудные лапки…

– Ханна?

Нет, не хочу. Хочу думать о Фройляйн Тинки.

– У вас дома не все хорошо?

Мама не особенно любит Фройляйн Тинки. Однажды она ее даже пнула.

– Может, у тебя с мамой какие-то неурядицы?

И вообще она рохля, что бы там ни говорил папа. Даже печку не может растопить без его помощи.

– Ханна?

Как-то раз в доме целую неделю стоял холод, и мы так мерзли, что не было никаких сил. И все-таки она моя мама. И когда я думаю о ней, то понимаю, что люблю ее. Любовь чем-то похожа на счастье. Это такое теплое чувство, которое заставляет смеяться, хотя никто при этом не шутил. Вот как сестра Рут смеется, когда говорит о Нине. Сладкоежке.

– Детка, ну скажи что-нибудь!

– Я не хочу, чтобы полиция забрала мою маму! – Это мой львиный голос.

Ханна

Мы с Йонатаном иногда играем в игру. Она называется «Что за чувство?», и мы уже давно в нее играем. Уже не помню точно, но кажется, с тех пор, как мама впервые рассказала нам про «счастье».

– Счастье – особенно удачное, очень приятное стечение обстоятельств, точка.

Это я прочитала в толстой книге, в которой на всё есть ответ. Йонатан сначала просто кивнул, как обычно, когда я зачитывала соответствующий раздел. Но потом он прищурился и спросил, что это, собственно, значит. Я сказала первым делом, что он болван и не слушал меня толком. Всегда нужно внимательно слушать. Не слушать – невежливо. И все же я перечитала определение еще раз. Все-таки Йонатан – мой брат, и неважно, болван он или нет.

– Счастье – особенно удачное, очень приятное стечение обстоятельств, – а потом добавила медленно и отчетливо: – Точка. – Чтобы он понял, в каком месте заканчивается мысль.

Но Йонатан, по-прежнему щурясь, сказал:

– Сама болваниха. Это я уже понял. Я спрашиваю, как оно ощущается в теле.

– Как ощущается счастье? – спросили мы тогда маму.

Она обняла нас и ответила:

– Вот так.

– Тепло, – заключил Йонатан и предположил, что у мамы повышена температура.

Я уткнулась носом в ямку между ее плечом и шеей. От нее пахло лугом. Счастье выдает себя теплом и легкой лихорадкой, у него есть запах, и даже пульс отмеряет удары, как секундная стрелка на кухонных часах.

Еще мы рассуждали о том, как ощущается испуг, мы с Йонатаном.

– Испуг – это как пощечина, – предположил Йонатан.

– Такая, чтоб внезапно, – добавила я.

И мы оказались правы. Это и есть испуг, именно так его можно распознать по лицу. Глаза широко раскрыты от неожиданности, и щеки пылают, как от невидимой, крепкой затрещины.

Именно так выглядит теперь сестра Рут. Я закричала на нее львиным голосом:

– Я не хочу, чтобы полиция забрала мою маму!

– Ханна…

Голос у сестры Рут немного дрожит. Наверняка от испуга. Надо рассказать об этом Йонатану, первым делом приходит мне в голову, чтобы запомнить: испуг = пощечина + неожиданность + дрожащий голос. Потом я вспоминаю, что Йонатан сейчас дома, мучается с ковром, а уж после этого – что сестра Рут говорила насчет полиции. Теперь мне грустно, до слез.