Нераздельные - Нил Шустерман (2015)

В каждой койке лежит сплет наподобие его самого… и все же не совсем такой. На некоторых еще бинты, но с других, дальше продвинувшихся по пути заживления, повязки сняты, так что видны лица и значительная часть тел. В этих сплетах нет и в помине той эстетической изысканности, с которой был выстроен Кэм. Уродливые, слепленные кое-как, словно руками какого-нибудь халтурщика, или того хуже — собранные на конвейере. Их создатели явно не заботились ни о симметрии, ни о балансе тонов кожи. Швы идут как попало, а рубцы гораздо безобразнее, чем когда-либо были у Кэма. Еще бы — за ними тщательно ухаживали, чтобы они со временем совсем исчезли, тогда как у этих ребят рубцы, судя по всему, предоставлены самим себе.

Никто из них пока еще не вышел из искусственной комы — они как бы дозревают в ожидании, когда части срастутся. Похоже, их выдерживают в таком состоянии гораздо дольше, чем Кэма. Этот корпус — их материнское чрево, и Кэму приходит в голову, что он, возможно, тоже был создан здесь. Идя по проходу между бессознательных тел и бросая взгляды то налево, то направо, Кэм вдруг обнаруживает, что ему трудно дышать — как будто из помещения улетучился весь кислород.

Помимо общей для всех неупорядоченности есть у этих сплетов еще одна объединяющая их черта: отметина на правой щиколотке. Сначала Кэм решает, что это татуировка, но, присмотревшись, понимает, что что знаки выжжены. Тавро, как у скота. И значится на них «СОБСТВЕННОСТЬ АРМИИ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ» с последующим серийным номером. Сплет, около которого Кэм сейчас стоит, носит номер 00042. Три нуля. Значит, число этих существ предположительно будет со временем исчисляться десятками тысяч.

«Я — это концепция, — размышляет Кэм, — тогда как они — реальность».

Теперь ему ясно его место большом замысле. Он — лицо, которое будет видеть мир, публичный имидж сплета-военного, с которым обществу будет приятно и уютно. Его сделают офицером, удостоят почестей и восхвалений, и в этой роли он не только откроет дверь, но и вымостит дорогу целой армии сплетов. Наверняка все начнется незаметно, мало-помалу. В мире полно мест, где требуется защищать интересы американской нации; вот туда и пошлют отряд сплетского спецназа — совершить ключевой маневр и вразумить каких-нибудь строптивых инсургентов. Пресса запестреет заголовками: СПЛЕТЫ СПАСАЮТ ПОЛОЖЕНИЕ! И публика, принявшая и полюбившая расплетение, точно так же примет и полюбит обратный процесс. «Подумать только! — станут говорить люди. — Оказывается, отбросы общества можно переформовать и перепрограммировать так, чтобы они служили всеобщему благу!» Это как с некондиционным мясом: его перемалывают, прессуют, что-то там добавляют — и получается вкусный колбасный фарш. Кэма едва не выворачивает наизнанку, однако его сдерживает мысль, что уж кому-кому, но не ему, с его заимствованным желудком, проявлять брезгливость.

— Кэм?

Он оборачивается и видит у входа Роберту. Отлично. Он рад, что она здесь.

— Вовсе ни к чему было проникать сюда тайно. Я все бы показала, тебе стоило только попросить.

Ложь, конечно. Она ведь уведомила его, что ее работа носит гриф «совершенно секретно». Первое инстинктивное побуждение Кэма — ткнуть обвиняющий палец в ее вопиюще завышенную оценку собственных «достижений»; но он овладевает собой, надеясь, что Роберта не заметит закипающей в нем желчи, и спокойно говорит:

— Я мог бы попросить, но мне хотелось все разузнать самому.

— И что скажешь?

Она внимательно смотрит на него, и Кэм зарывает свои отвращение и ярость поглубже. А на поверхности он позволяет бурлить лишь приемлемому количеству двойственных чувств.

— Я подозревал, что на мне твоя работа не заканчивается. Но видеть это воочию… Это так…

— Огорчительно?

— Отрезвляюще. И, возможно, проливает свет кое на что. — Кэм бросает взгляд на ближайшего сплета, который слегка ворочается в своем предсознательном сне. — Так ты с самого начала планировала целую армию?