Тьма в бутылке - Юсси Адлер-Ольсен (2013)

Жена так и осталась стоять, впечатанная в сточную канаву, когда машина помчалась дальше, а он сам застыл с повисшими плетьми руками в полуметре от изгороди. Чувство уязвимости мешалось со странной формой опьянения; то же самое он ощущал, когда впервые совершил убийство. Он предпочел бы не испытывать его сейчас.

Он выпустил из легких сжатый воздух, по телу расплывалось тепло. Он стоял чуть дольше, чем следовало, ибо Бенджамин успел заметить его, повернув голову и собираясь уткнуться лицом в шею матери. Он явно был испуган, потому что мать отреагировала на происходящее очень бурно. Но поднятые домиком брови и дрожащие губы тут же расслабились, когда он увидел своего папу, поднял руки и засмеялся.

Тогда она обернулась и заметила его, и выражение шока на ее лице, появившееся за секунду до того, только укрепилось.

Через пять минут она сидела перед ним в гостиной, отвернувшись в сторону. «Ты добровольно вернешься домой, — сказал он ей. — Иначе ты больше никогда не увидишь нашего сына».

И теперь ее взгляд был полон ненависти и отвращения.

Если он захочет выяснить, куда она направлялась, он вытянет из нее это признание.

Для них с сестрой изредка наступали чудесные моменты.

Когда он останавливался в определенном месте спальни, ему оставалось десять коротких шагов до зеркала. Ступни широко расставлены, голова крутится из стороны в сторону, трость вращается в воздухе. Десять шагов, преодолев которые он становился другой персоной в зеркальном мире отражений. Там он не был мальчиком, лишенным товарищей по играм. Не был сыном человека, перед которым трепетал и лебезил весь городок. Не был и избранной овцой в стаде, которая призвана сеять вокруг слово Божье и разить им людей, как громом. Он был маленьким бродягой, заставлявшим всех смеяться, в том числе и себя самого.

— Меня зовут Чаплин, Чарли Чаплин, — говорил он и дергал губами под воображаемыми усами, а Ева от смеха чуть не падала с родительской кровати. Она точно так же реагировала и раньше, когда он проделывал этот свой номер, однако этот раз оказался последним.

С тех пор она никогда не смеялась.

Через секунду он ощутил хлопок по плечу. Одного движения указательным пальцем было достаточно, чтобы дыхание замерло, а в горле пересохло. Когда он обернулся, отец уже был готов нанести удар в грудь. Вытаращенные глаза из-под густых бровей. Ни звука, помимо хлопка от удара, и еще нескольких последовавших за ним.

Когда у него пылали все внутренности, а желудочная кислота обжигала горло, он отступил на шаг назад и с непокорством посмотрел отцу в глаза.

— Ну-ну, теперь, значит, тебя зовут Чаплин, — прошептал его отец, вперившись в него таким взглядом, который он приобретал в Страстную Пятницу, подробно описывая путь Иисуса Христа на Голгофу. Вся мировая печаль и боль легла на подставленные им плечи — сомневаться в этом не приходилось, несмотря на то, что он был всего лишь ребенком.

Потом отец ударил снова. На этот раз размахнувшись рукой со всей силы, иначе он бы не достал. Он уж точно не собирался ни на шаг подходить к непокорному ребенку.

— Как тебе в голову пришла эта бесовщина?

Он посмотрел вниз, на ноги отца. Отныне он будет отвечать только на те вопросы, на какие хочет. Отец может бить сколько угодно, он все равно будет молчать.

— Значит, не хочешь отвечать. Тогда придется тебя наказать.

Он подцепил его за ухо, отвел в свою комнату и с силой толкнул на кровать.

— Будешь сидеть тут, пока мы не придем и не выпустим тебя, ясно?

Он не ответил и на этот раз. Отец некоторое время стоял с удивленными глазами и приоткрытым ртом, словно детское упрямство предвещало приближение часа суда и всепоглощающий потоп. Потом взял себя в руки и приказал:

— Возьми все свои вещи и выложи в коридор.

Сначала он даже не понял, чего хочет отец, но тот уточнил:

— Кроме одежды, обуви и постельного белья. Все остальное.